Микрошечка

Я последовала за ним в кабинет, но там мы не задержались. Мой таинственный нажал где-то какую-то кнопку, и книжный шкаф отодвинулся в сторону, открыв проход в стене. Совсем как в старых готических романах. Никогда не предполагала, что доведется стать персонажем одного из них. Признаюсь, не без трепета я миновала вслед за мужем проем в стене. Мы попали в довольно-таки большую комнату, о существовании которой в доме я даже не подозревала. Ведь не чуланчик же! Хотя понятно — после проема в стене мы некоторое время спускались вниз по наклонному пандусу. Эта комната в подвальном помещении! Правда, о существовании такового я тоже не подозревала. Нужды не было. А мой таинственный, стало быть, все предусмотрел при строительстве дома! Неужели он уже давно понял, что со мной происходит?.. Чуткий мой… Но я-то какова! Дура-дурой!..

У ближайшей стены в углу стоял стол, явно напичканный электроникой. На столешнице его сверкал новенький монитор с клавиатурой. Но я смотрела не туда. Я смотрела за стеклянную перегородку, точнее, стену, разделяющую пространство помещения на узкий коридорчик, где мы сейчас стояли, и собственно комнату. И там, за стеклянной стеной я, будто с вертолета, видела наш лес — тот самый, в котором мы сейчас находимся, озеро в нем, похожее на серебристую рыбешку в зеленой траве, вдалеке — игрушечные горы. И наш домик! Только совсем игрушечный. Домик для маленькой куколки. Для Дюймовочки и ее Эльфа. Только для меня Эльфа не ожидается.

— Что это? — прошептала я, похолодев от ужаса. Я понимала, что это мой склеп.

— Это мир, где я надеюсь уберечь тебя… Где ты можешь дождаться меня… Когда придет моя пора… уменьшиться.

Последнее меня обнадежило. В смысле Эльфа. Только это ведь как судьба распорядится — где кому уменьшиться. И потом, почему-то не все уменьшаются. Некоторые просто умирают. И никакая наука не может объяснить этого феномена. По какому принципу осуществляется отбор? Говорят — по воле Божьей. Только, не ведая субъекта этой воли, говорить так — означает признаться в полной своей слепоте.

— Я бы рада дождаться тебя, — вздохнула я, — но для этого надо, чтобы я вообще была, во-первых, и оставалась там, — ткнула я пальцем в стеклянную стену, — во-вторых. Ведь никто не знает, что происходит с теми, кто уменьшается. Нет никаких доказательств того, что не происходит распада на атомы и элементарные частицы. А в разумные атомы и электроны, извини меня, не верю. Во всяком случае, в разумные по-человечески. Если даже он и существует, электронный разум, нам он недоступен.

— Но если я к тебе приду, — воскликнул мой оптимистичный, — у нас будет одинаковый разум, и мы поймем друг друга.

— Если мое уменьшение остановится у какого-то предела, и я смогу тебя подождать. Но согласись, всеми живущими, всеми нормальными людьми уменьшение трактуется как исчезновение. И, что уж там прятаться за терминологию, — как смерть. И не просто рационально трактуется, но и эмоционально ощущается. Откуда это знание и это ощущение тех, кто не уменьшался? Может, к нам поступает информация от НИХ, уменьшающихся, по неизвестным психическим каналам?

— Если информация поступает, значит, должен существовать ее источник, то есть психика, передающая информацию… Ты ухватываешь мою мысль?

— Вполне, — заверила я, — но не могу разделить ее оптимизма. Во-первых, источником может быть наша собственная психика, защищающаяся от ответственности за уменьшающихся, бессознательно стремящаяся к освобождению от них, от кошмара постоянного незримого чьего-то присутствия… Во-вторых, даже если это не так, мы получаем информацию об исчезновении… Так сказать, последнее «прощай», исполненное тоски.

— Да, возможно, это последнее «прощай» прежнему миру. Громадному, не очень приветливому, но, в общем-то родному, знакомому. А впереди неизвестность. Неизвестность вовсе не означает небытие. А незримое присутствие тех, кого мы любим — не кошмар, а спасение!

— Просто нам очень хочется в это верить.

— Ты сама упомянула о неизвестных нам психических каналах информации… — не растерялся мой оптимистичный. — Так, может быть, в нас эта вера оттого, что по этим самым каналам мы ощущаем реальное основание для нее?

— Я думаю, что мы просто защищаемся от ужаса, — не могла я преодолеть своего пессимизма. Может быть, потому не могла, что в моем положении поверить и разочароваться было бы слишком жестоко. Тем более, что и утешить будет некому. Так лучше сразу настроиться на худшее. Легче будет принимать плохое.

— А я думаю, что это срабатывает инстинкт вечной жизни, спасающий нашу психику от саморазрушения, потому что она понадобится нам во время исхода в новое качество…

— Как же я смогу тебя дождаться, если перестану быть собой?! В новом, как ты выразился, качестве…

— Но если твоя психика не разрушится, ты не забудешь меня!

— Не забуду, — согласилась я, ибо это было чистой правдой… Сейчас.

— А не забудешь, станешь ждать. И я приду.

— Очень красивая сказка, — невольно вздохнула я. Очень бы хотелось поверить в нее.

— Твоим голосом вопиет громадное «но», — учуял мой чуткий. — Не надо никаких «но».