Микрошечка

О, этот танец требовал немалой сосредоточенности. Во всяком случае, нельзя было думать ни о чем другом, кроме танца. Иначе сказка кончится. Ведь это танец с призраком, и он невозможен без ощущения пространства, им занимаемого. Ну, какая может быть сказка, если рука вдруг оказывается где-то в районе печени или селезенки?! Я-то уже натренировалась на муже. А сын был на высоте. Ни одного неверного движения. И волшебство осталось в целости и сохранности.

К концу танца мы, конечно, изрядно вымотались, однако торжество победы над пространством окрыляло нас, приподнимая над реальностью.

— Ну, как тебе танец с привидением? — спросила я, когда музыка отпустила нас.

— Никогда не получал большего удовольствия от танца, — похоже, искренне признался сын. — Пожалуй, отныне я танцую только с привидениями.

— И много их бывает на ваших тусовках? — хмыкнула я.

— Ни одного… — вздохнул сын. — А ну их!.. Ты самая прекрасная женщина на свете!..

— Ты не должен так говорить! — нахмурилась я. — Твоя Прекрасная Дама еще впереди. Ты должен искать ее!

— Я никому ничего не должен, мама! — мотнул головой сын. — По крайней мере, в этом плане. Но конечно же. Буду искать, ибо так запрограммирован… Благо у меня есть с кем сравнивать…

— Прекрасная Дама похожа только на себя, — заметила я. — Тем она и прекрасна.

— А может, она прекрасна тем, что соединяет в себе все, что мы когда-то любили и любим? — серьезно посмотрел на меня сын.

— Вам, мужчинам, видней, — улыбнулась я. — У каждого своя Прекрасная Дама, потому, что он ищет в ней необходимое только ему… Да вот беда Прекрасные Дамы по совместительству еще и женщины, то есть, живые существа, тоже кого-то или чего-то ищущие. И им, может быть, даже унизительно быть сравниваемыми с кем-то. Хоть с самим Идеалом…

— Учту, мама, — улыбнулся сын. — Только ты все равно лучше всех.

— А не подарит ли Прекрасная Дама танец и рабу своему? — возник вдруг мой властелин.

— С превеликой радостью, — поднялась я.

— Подождите, — остановил нас сын. — Это не совсем та музыка…Давайте, я сыграю вашу любимую.

Он выключил проигрыватель и сел за небольшой «кабинетный» рояль, на котором и я играла (вернее сказать, поигрывала) всю жизнь, и он учился. И зазвучала мелодия нашей молодости. Под нее зарождалась и расцветала наша любовь. Мы начали танцевать, и я забыла о пространстве, которое надо оберегать. Я была далека отсюда и во времени (в это время уменьшалась мама!), и в пространстве. И в этой дальней дали я была не одна…

Мелодия звучала не совсем так, как прежде. И исполнялась она тогда оркестром, а сын теперь импровизировал и варьировал. Оттого то и это время, как бы наложились друг на друга, не смешиваясь, но сосуществуя. Университетский ресторанчик, где мы впервые танцевали, вдруг оказался в нашей гостиной. И стойка бара совместилась с камином.

То, что происходило, трудно назвать танцем. Скорее, восходящие потоки памяти несли меня по воле своей. И музыка, казалось, длилась бесконечно. Сын нанизывал вариацию на вариацию, заставляя (или помогая?) каждый раз по-новому переживать воскресшее и восхищенно удивляться тому, как много оно содержало в себе неразгаданного в свое время.

Не знаю, сколько бы еще это могло продолжаться, но вдруг мой затуманенный эмоциями взор наткнулся на зеркало. И то, что я в нем увидела, заставило меня оцепенеть. Муж тоже остановился и замер, проследив за моим взглядом. А сын (конечно же, он давно это видел) то ли с горящими от вдохновения, то ли с блестящими от слез глазами играл самозабвенно какую-то совсем уже немыслимую вариацию. Наверное, если бы не его музыка, я бы завизжала от ужаса. Но очень уж музыка была созвучна моменту и не позволяла диссонирующих эффектов типа визга.

В зеркале отражалось весьма странное, если не сказать страшное существо, общим силуэтом напоминавшее моего мужа, но на месте его лица торчал клок волос, а из плеч, извиваясь к затылку, тянулись щупальцы. В пространстве тела, вообще, клубился белый туман.

Я все поняла и сделала шаг назад. И ирреальная мизансцена стала вполне реалистичной. Всего несколько мгновений, подобных удару тока, но меня еще долго била дрожь.

Пытаясь достойно завершить сцену, я сделала книксен, муж поклонился и протянул руку, чтобы отвести меня к креслу. Мы пошли к камину. Сын изобразил несколько аккордов финала, и наступила тишина. Мы, все трое, ошеломленно смотрели друг на друга.

— Да! Это было нечто! — выдохнул свои эмоции сын. — О, если бы вы позволили мне сделать из этого фильм!

— Над этим стоит подумать, — неожиданно согласился мой технарь. Я вопросительно посмотрела на него.

— Если мы ступили на Тропу, — попытался объяснить он метафорически, то надо готовить к ней и коллективный разум социума. А это уже сфера искусства… Слушай, — обратился он к сыну, — а ты ощущаешь в себе силы на такой фильм?..

— Наблюдая эту гениальную сцену и участвуя в ней, мне показалось, что могу… Возможно, я слишком самонадеян.

— Скромность хороша, пока не мешает делу, — буркнул отец. — Если почувствовал, что можешь, дерзай.