Микеланджело. Жизнь гения

Понтификат Юлия во многом стал продолжением правления Павла III, не в последнюю очередь потому, что он, подобно своему предшественнику, неизменно поддерживал Микеланджело. На протяжении многих лет занимавший важные церковные должности дипломат и специалист по каноническому праву, он столь же долго пребывал при папском дворе. Во время захвата Рима он оказался в числе заложников, взятых имперскими войсками; его подвешивали за волосы и подвергали унизительной шутовской казни[1422]. Он видел, каким почетом окружают Микеланджело два его предшественника, и полностью разделял их восхищение его творчеством. Его восторг перед автором «Давида» и «Страшного суда» зачастую принимал гротескные черты. По словам Кондиви, папа не только во всеуслышание заявлял, что с радостью готов отдать годы собственной жизни и пожертвовать собственной кровью, лишь бы продлить жизнь художника, но и что, если Микеланджело умрет, он велит забальзамировать его тело, чтобы останки великого мастера вечно пребывали рядом с ним[1423].

Юлий проявлял эксцентричность и во многом другом. Подобно Павлу III и Клименту VII, он отличался непотизмом. Он пожаловал кардинальский сан пятерым своим родственникам, а это уже выходило за рамки приличий. Скандал вызвало одно из этих назначений, а именно дарование кардинальской шапочки Инноченцо дель Монте (1532–1577), отчасти потому, что ему исполнилось всего семнадцать и он был приемным сыном брата папы, отчасти из-за широко распространившихся слухов, будто он – папский любовник. Сплетники уверяли, будто Юлий влюбился в Инноченцо, носившего в ту пору имя Сантино, сына одного из его слуг, когда тому было всего тринадцать. Согласно другой версии, он был нищим, которого Юлий подобрал где-то на улицах Пармы, или внебрачным сыном папы. Ни одна из этих историй не способствовала укреплению авторитета Церкви[1424].

Новый папа любил наслаждения и разбирался в искусствах. Он потратил немалые деньги на великолепную резиденцию в полях неподалеку от Порта дель Пополо (Фламиниевых врат). Это здание, получившее имя Вилла Джулия, было спроектировано архитектором Джакомо Бароцци да Виньола (1507–1573) под руководством Вазари. Во время строительства ничего не делалось «без мнения и суждения» Микеланджело[1425]. (Не исключено, что в тот вечер, когда Микеланджело уронил светильник, Вазари пришел к нему именно за рисунком, запечатлевшим какие-то архитектурные детали Виллы Джулия.)

При жизни Юлия Микеланджело единолично распоряжался возведением собора Святого Петра, хотя его противники не сдавались. Уполномоченные подали папе докладную записку, в которой выражали недовольство поведением Микеланджело, особенно его «манией» сносить все, что выстроил его предшественник. «Впрочем, – лаконично замечали они, – если папа удовлетворен ходом строительства, нам более нечего сказать»[1426].

У Микеланджело нашлись и другие супостаты. В 1550 году вышел в свет еще один том писем Аретино, включавший совершенно новое о «Страшном суде». За то время, что прошло между двумя письмами, Аретино успел обидеться на мастера за отказ вознаградить его лесть картоном для секции «Страшного суда» (который писатель счел весьма подходящим подарком, о чем без стеснения и сообщил Микеланджело). В конце концов он разразился красноречивыми обвинениями в адрес художника, собрав воедино все враждебные критические отзывы о фреске: Микеланджело осмелился не только «написать мучеников и девственниц в неподобающих позах, но и показать грешников, уволакиваемых демонами в преисподнюю за срамные части», и изобразил он все это не в борделе, дословно: bagnio (бане), но в «священнейшей капелле всего мира».

Далее Аретино упрекал Микеланджело в его печально известной склонности к уединению: «Ощущая собственную божественность, Вы не удостаиваете своим обществом окружающих». Он указывал, что если бы Микеланджело подарил ему рисунок, который он просил и которого, очевидно, так и не получил, то посрамил бы тех, кто уверяет, будто он делает такие подарки лишь молодым людям – своим любимцам, «неким Герардо и Томмазо»[1427].

Хотя злоба Аретино была вызвана личной обидой, а его лицемерие, если учитывать, что высказывал его знаменитый порнограф, просто поражало бесстыдством, потоки критики в адрес «Страшного суда» не иссякали. В 1549 году некий анонимный флорентиец выразил отвращение плотской, мирской светскостью, свойственной большинству тогдашних картин на религиозные сюжеты, и возложил вину за их непристойность лично на Микеланджело и на Павла III: он, дескать, позволил написать столь «грязную и непристойную» картину в капелле, где совершается Божественная литургия[1428]. В обществе росло и крепло убеждение, что «Страшный суд» нельзя оставлять в его нынешнем виде.