Микеланджело. Жизнь гения

Себастьяно боготворил своего великого друга, видя в нем подобие античного героя и предмет поклонения, но одновременно мог внезапно начать им командовать или давать ему глупые советы. Встретив сопротивление Микеланджело, Себастьяно тем не менее не переставал навязывать ему свою живописную технику. Так и случилось, что, «поскольку сам Микеланджело не говорил твердо ни да, ни нет, то стена и была подготовлена по совету Себастьяно. Буонарроти же не приступал к ней несколько месяцев. Однако после долгих уговоров он наконец объявил, что иначе как альфреско писать не будет»[1244], добавив, что живопись маслом – занятие для женщин или томных и праздных ленивцев вроде Себастьяно.

Этот темный и загадочный спор о штукатурке разрушил дружбу, продолжавшуюся более двадцати лет и связывавшую Микеланджело с художником, хотя бы отчасти сопоставимым с ним по уровню; ни до, ни после Себастьяно подобные узы не объединяли Микеланджело ни с одним собратом по ремеслу. Однако Микеланджело так и не забыл нанесенной ему обиды и при каждом удобном случае припоминал о ней, понося и хуля Себастьяно до конца его дней. Почти четверть века они заключали союзы против меценатов и соперников-живописцев, но теперь пришла очередь самого Себастьяно: Микеланджело захлопнул перед ним дверь.

Однако недавно избранный папа выказывал немалое одобрение новому замыслу, а также выражал желание привязать к себе Микеланджело, пока стену еще только подготавливали для фрески. 1 сентября 1535 года папа издал два бреве, в которых Микеланджело назначался «главным зодчим, ваятелем и живописцем Апостольского дворца… и нашим придворным, со всеми милостями, почестями, обязанностями и привилегиями, каковые имеют, могут иметь или привыкли иметь наши приближенные». Иными словами, подобно своему бывшему другу Себастьяно, Микеланджело сделался постоянным членом папского двора. Отныне вопрос о гонораре за «Страшный суд» был снят с повестки дня; папа пожаловал Микеланджело доход в размере тысячи двухсот скудо в год до конца жизни. Половину его должны были составить пошлины за переправу через реку По, остальное восполняло папское казначейство. Эти выплаты Микеланджело предстояло получать до конца дней, так как, судя по тексту бреве, Павел предусматривал, что мастер будет работать на папский двор вечно. Деньги предназначались в качестве гонорара за «картину, запечатлевшую историю Страшного суда, каковую Вы пишете на алтарной стене нашей капеллы», а также за «другие произведения, если „Страшный суд“ будет завершен»[1245]. С одной стороны, положение Микеланджело упрочивалось как никогда, но, с другой стороны, он более, чем когда-либо, превращался в пленника.

Микеланджело поведал Кондиви, как Павел III однажды появился у него в доме в Мачелло деи Корви в сопровождении целой свиты, «восьми или десяти кардиналов» и, без сомнения, стражи и прислужников. Папа потребовал, чтобы ему показали картон, выполненный Микеланджело в годы правления Климента для стенной росписи в Сикстинской капелле, статуи, уже вырезанные Микеланджело для гробницы, и все прочее, – и тут кардинал Мантуанский Эрколе Гонзага, «завидев „Моисея“, промолвил: „Одного этого изваяния довольно, чтобы прославить могилу Юлия“»[1246].

Это замечание, столь усладительное для слуха и Микеланджело, и папы, что остается только гадать, уж не подсказал ли его один из них, было произнесено весьма интересной личностью. Хотя получением кардинальского сана Эрколе Гонзага был обязан совершенно непристойному непотизму, он был чрезвычайно благочестив и принадлежал к группе молодых, осознающих необходимость реформ священнослужителей, с которыми Микеланджело сблизился в конце тридцатых – начале сороковых годов.

Эрколе Гонзага разделял убеждения троих восторженных реформаторов, которых Павел III в 1535 году возвел в кардинальский сан: Гаспаро Контарини, Якопо Садолето и англичанина по имени Реджинальд Поул; последнему предстояло в ближайшие годы сыграть важную роль в жизни Микеланджело. Павел III ввел этих троих искренне набожных кардиналов в состав комиссии, которой надлежало оценить перспективы церковной реформы. В докладе «De emendanda ecclesia» («Об исправлении церкви»), поданном ими папе, развращенность и падение нравов в церковной среде осуждалось столь же недвусмысленно и сурово, сколь только могли бы пожелать протестанты в странах Северной Европы. Изящно демонстрируя всему миру, что он не только первый понтифик Контрреформации, но и последний папа эпохи Ренессанса, Павел III пожаловал кардинальский сан двоим своим внукам-подросткам одновременно с реформаторами.