Надежда иметь журнал вносила в планы Микаэла Налбандяна определенные коррективы. Если год назад профессию врача он считал единственно возможной и писал брату, что, «став здесь врачом, я могу во многом помочь своим родителям и близким, а если же приеду и останусь в Нахпчеване, то кто мне даст хлеба и воды?», то теперь он был всерьез обеспокоен событиями и положением в Нахпчеване. До него доходили слухи, что сторонники Карапета Айрапетяна разобщены, а это очень беспокоило Налбандяна, так как необходимо было, чтобы журнал имел в городе сильных союзников. Слово так и останется словом, если некому будет претворять его в жизнь.
Поэтому Микаэл Налбандян, вновь взяв на себя общее идейное руководство, попытался образумить молодых, запальчивых и разобщенных купцов.
«Объединившись, вы многое сможете приобрести, а отделившись друг от друга, ослабеете, — писал он. — Мир держится на единении, если же связи и единство веществ утратятся, то и мир рухнет: это надо знать хорошо, а знание свое применять с умом… Сейчас такое время, когда каждый человек, каждый дом, каждый город и общество должны как следует обдумать свое прошлое, настоящее и будущее». И все это время Микаэл не мог не интересоваться, разумеется, и состоянием своего томившегося в тюрьме учителя — Габриэла Патканяна.
Новые возможности придали Микаэлу Налбандяну и новые силы, и энергию. Почти всегда и во всем ему суждено было выступать не только автором идеи, но и становиться тем тружеником, который будет осуществлять ее. И сейчас, когда национальное объединение стало для него первоочередной задачей, Микаэл со всей глубиной почувствовал опасность католицизма, который усиленно распространяли папские миссионеры среди восточных, но особенно турецких армян. Вспомнив Мкртича Екеняна и некоторых других учителей-католиков, обосновавшихся в Нахичеване и встретивших самый благосклонный прием, Микаэл запоздало ужаснулся тому гибельному равнодушию, с которым армяне относились к этим «ловцам душ». Католицизм грозил окончательно оторвать армян от их собственной истории и национальных корней. Цель католичества была вполне явной и понятной — распространить власть папы дальше на Восток. «Ловцы душ» из Ватикана появились уже в Западной Армении. И были они, конечно, намного сильнее и организованнее, чем Микаэл Налбандян с кучкой своих единомышленников. Это опасное положение и побудило, наверное, Налбандяна взяться за перевод на армянский романа Эжена Сю «Агасфер».
Микаэл охотно приступил к выполнению задуманного, поскольку переводом этого романа, изображавшего «нехристианские и варварские нравы и поведение ипсусовских аббатов», он бросал очередной свой вызов. И кому — самому папе римскому! Тому самому папе, который проклял и предал анафеме как саму книгу и ее автора, так и читателей. «Значит, и переводчика!» — с гордостью добавил Налбандян.
Кстати, переводя «Агасфер», Микаэл даже не подозревал, что в это же самое время переводит в Париже эту книгу и другой молодой армянин — Степан Воскан. Они не имели друг о друге никакого представления. Но пройдет несколько лет, и Микаэл Налбандян и Степан Воскан встретятся, словно воочию желая доказать, что пути истинных национальных деятелен обязательно пересекутся, и они станут верными соратниками. Выдающиеся личности могут иметь большое влияние на духовный, культурный и политический прогресс своего народа, однако цели они достигнут лишь в том случае, если станут единомышленниками и будут преданы благородному делу служения своему народу.
В том же самом пятьдесят шестом году начал Налбандян следить за ежегодником «лондонских пропагандистов» «Полярная звезда», читать ходившие по рукам их статьи и письма. Несмотря на строжайшие запреты царских властей, голоса Герцена и Огарева все шире и шире раздавались в России.
«Во время заседания Государственного совета, — пишет Очевидец, — граф Строганов оторвал клочок бумаги и написал сидевшему рядом шефу жандармов князю Долгорукову: «Не хотите ли, князь, уступлю Вам «Полярную звезду» за 5 р. серебром, за что сам купил?» Долгоруков так же на клочке отвечал ему: «Лучше скажите мне, откуда достаете Вы так дешево эту книгу?»
Вполне понятна эта едкая ирония по отношению к шефу жандармов, под самым носом которого проникала в Россию запрещенная литература.
Так же ходило по рукам и письмо Александра Герцена, адресованное царю Александру Второму: