Читаем Мигранты. Сетевики полностью

Олег Алексеевич Ельников, проводив гостей, долго ходил взад-вперёд по палате, перебирая в восстановившейся, наконец, почти полностью памяти фрагменты рассказов недоучившейся студентки медицинского училища юной Олеси с Украины, её старшей сестры – сельского фельдшера-акушера со стажем, такой же как и она красавицы Марины, дипломированного театрального актёра саратовца Сергея Молодцова, подполковника морской пехоты в отставке «бравого молдаванина» Александра Ивановича Георгицы, и наконец его псевдонимного тёзки, отторгнутого Родиной, а если выразиться помягче, полояльнее (ибо не Родина всё-таки его отторгла, а всего-навсего кучка безответственных реформаторов в её властных структурах) – незаслуженно и неоправданно рано отправленного в запас квалифицированного оперативника Андрея Яковлевича.

Из совокупности рассказов этих таких разных, но волею судьбы оказавшихся в одно время в одном месте и объединённых одной псевдо-профессией ради элементарного физического выживания в смутные для народа великой в своё время советской державы-империи времена, вкупе с накопленными собственными наблюдениями и добытой оперативной и прочей информацией, начала складываться в уме Олега Алексеевича общая логически стройная картина, достаточная не только для написания ещё более добротного, чем рассчитывал, служебного доклада на правительственном уровне и не менее добротной научной работы вроде запланированной им и в основном готовой к защите докторской диссертации, а и для создания чего-то даже ещё более грандиозного, например – эпического литературно-художественного полотна о нынешнем так называемом переходном этапе в жизни страны. Талантику вот только литературного где подзанять…

Уснуть Олег Алексеевич этой ночью, как, впрочем, и в предыдущие, не мог долго.

XII

Из рассказа Марины:

«Чем больше я тосковала по оставленным дома в деревне своим малым деткам, тем сильнее ненавидела этого мерзкого «лидера бизнеса» Моськина. Старшего я имею ввиду. Конечно, и младший, Володька, не подарок, но Владилен – крайний предел человеческой, вернее нечеловеческой гнусности и, пусть нет в литературном русском языке такого слова – сволочности. Впрочем, всё это на его гадком лице как чёрным по белому написано и видно издалека. О феноменальной жадности его я уж и не говорю, Бог с ним…

И вот от такого человека нам с Олеськой приходилось всецело зависеть материально. А куда деваться? Мать-старушка наша на своей крохотной усадебке только садом-огородом и жива, да ещё двоих внучат прокормить надобно. Эта мразь Моськин, зная о таком положении вещей, всласть этим попользовался. Давал нам с сестрёнкой подзаработать, что позволяло нам и самим здесь как-то концы с концами сводить, и в деревню кое-что пересылать. Худо-бедно старшенькому на одежонку да на учебники подсобрали, и к школе он оказался экипированным ненамного хуже других сверстников-односельчан. И жениху Олеськиному израненному на лечение более-менее хватало высылаемых ею денег.

Но цену за эти заработки потребовал, подонок, непомерную – к Олеське

начал подбираться недвусмысленно. А у неё ведь любовь – святая, можно сказать. И девственность свою берегла она для одного-единственного, хоть и покалеченного, но живого и с большими надеждами на счастливую жизнь.

Перейти на страницу:

Похожие книги