Мифы о России и дух нации

Список городских ужасов этим не исчерпывался. Еще одна цитата из Вебера. «С 1781 года Монфоконна северо-востоке Парижа был единственной городской свалкой. Прежде там стояли виселицы, и трупы преступников разлагались вместе с дохлым зверьем среди вздымавшихся все выше гор мусора». К этому добавлялась «вонь гниющих туш, которые привозили со скотобоен. К 1840(!) году здесь образовался громадный пятиметровый пласт из жирных белых червей, которых продавали рыбакам… Процесс естественного гниения превратил Монфокон в огромный смердящий пруд. Большая часть этого месива просачивалась в землю, оттуда — в колодцы северной части Парижа, ветер же разносил зловоние по всему городу».

Да, Москва (как и другие города России) была большой деревней, но это означает, во-первых, что «при каждом доме был обширный двор (с баней) и сад» 105 а во-вторых, что ее жители не знали недостатка в воде, ибо во дворах имелись колодцы. Много ли мог употреблять воды простой люд в типичных городах Западной Европы, где общественные колодцы до появления водопровода были лишь на некоторых площадях (вдобавок из этих колодцев вечно вылавливали трупы кошек и крыс)?

Выдающийся французский патриот и «историк романтического направления» (так его аттестует «Советская историческая энциклопедия») Жюль Мишле, констатируя победу фабричного производства над ручным, писал в 1846 году: «Раньше женщины из простонародья лет по десять носили одно и то же синее или черное платье, не стирая его из страха, чтобы от частой стирки оно не расползлось» 106.

Наверное, можно не продолжать. Совершенно очевидно, что при всех возможных (и законных) оговорках, качество жизни простых людей Руси-России, по крайней мере до Промышленной революции, было выше, чем в странах Запада. Больше было и возможностей вырваться, пусть и с опасностью для себя, из тисков социального контроля. Наличие такого рода отдушин обусловило постепенное заселение «украинных» земель вокруг ядра Русского государства. А вот, например, для английского народа, доведенного до крайности «огораживаниями» и «кровавыми законами», подобная возможность впервые открылась лишь в XVII веке, с началом заселения колоний.

Жителей исторической России (практически до 1917 года!) можно уподобить современным венесуэльцам. Они оставались счастливыми и уверенными в себе безотносительно к тому, что сегодня именуют «объективными показателями». 350 лет назад уже упомянутый здесь Адольф Лизек писал, что русский простой народ «в делах торговых хитер и оборотлив, презирает все иностранное, а все свое считает превосходным». Генерал Патрик Гордон, проведший на русской службе 38 лет (с 1661 по 1699), в своем «Дневнике»: находил, русских надменными («insolent»), высокомерными («overweening») и «ценящими себя выше всех народов». Дословно того же мнения австрийский посол барон Августин Мейерберг, называющий русских «высокомерными от природы» и. ставящими себя «в любых смыслах превыше всех на земле».

От века к веку этот настрой менялся мало. Он продолжал преобладать даже в XIX веке. Хотя его поколебало поражение России в Крымской войне, тем не менее, когда Этнографическое бюро Императорского Русского Географического общества занялось в 1899 изучением вопроса о патриотизме простого народа (это был, по сути, социологический опрос), преобладающий тон ответов был обобщен так: «В народе существует глубокое убеждение в непобедимости России» 107. По-настоящему всерьез чувство превосходства над остальным миром было подорвано в России лишь русско-японской войной. Счастье заканчивалось.

Мало ли какие иллюзии питал этот народ, скажут нам, все равно исторический опыт России — это опыт беспросветного деспотизма, отсутствия каких-либо либеральных проблесков. Что ж, проверим и этот тезис.

Глава IX. О «правильном» и «неправильном» развитии

Корни русского конституционализма