Жителей исторической России (практически до 1917 года!) можно уподобить современным венесуэльцам. Они оставались счастливыми и уверенными в себе безотносительно к тому, что сегодня именуют «объективными показателями» . 350 лет назад уже упомянутый здесь Адольф Лизек писал, что русский простой народ «
От века к веку этот настрой менялся мало. Он продолжал преобладать даже в XIX веке. Хотя его поколебало поражение России в Крымской войне, тем не менее, когда Этнографическое бюро Императорского Русского Географического общества занялось в 1899 изучением вопроса о патриотизме простого народа (это был, по сути, социологический опрос), преобладающий тон ответов был обобщен так: «
Мало ли какие иллюзии питал этот народ, скажут нам, все равно исторический опыт России — это опыт беспросветного деспотизма, отсутствия каких-либо либеральных проблесков. Что ж, проверим и этот тезис.
Глава IХ. О «правильном» и «неправильном» развитии
Корни русского конституционализма
На конференции издательства «Посев» летом 1999 года с докладом «Европа в политической традиции России» выступил профессор Александр Янов из Нью-Йорка, специалист по русской истории XIV–XVII вв, автор книги «Тень Грозного царя» и других важных работ. Не все доклады, прозвучавшие тогда на конференции, были напечатаны в изданиях «Посева» , не был напечатан и доклад Янова. Возможно, он напечатан в другом месте. Положения, развитые в докладе, настолько важны, что я не хочу подменять здесь авторский голос даже самым добросовестным пересказом. Ниже, до конца главки «Корни русского конституционализма» следуют выдержки из доклада, сделанные по расшифровке магнитофонной записи с добавлением необходимых библиографических ссылок.
А.Л.Янов констатирует, что дебют российского конституционализма относят обычно к 1730 году, когда послепетровские шляхтичи повернулась против самодержавия. «
На деле, между 19 января и 25 февраля 1730 в московском обществе ходили не 3, а 13 конституционных проектов. И в этом корень беды: не смогли договориться. Когда же Анна Иоанновна разорвала «Кондиции» Верховного Тайного Совета (т. е. конституцию послепетровской России) разобщеность «верховников» помешала им воспротивиться этому.