Миф машины

Если миф о Великой Матери превозносил сексуальную мощь, то очевидно, бык являлся воплощением и сексуальности, и мощи: достаточно лишь взглянуть на его могучую грудь, огромные семенники и неожиданно, словно копье, выскакивающий детородный член. В позднейшие века бык появлялся как символ, обозначающий царя, — например, на плите Нармера[23]; к тому же, в исторические времена быка часто приносили в жертву вместо Божественного Царя. Если в неолитической культуре высшим проявлением женского владычества было убийство или оскопление мужчины, то одомашнивание тура можно объяснить как защитную меру, принятую мужчиной, чтобы животное стало заместительной жертвой взамен него самого. Нельзя оставлять без внимания тот факт, что главные мифы позднейших времен, связанные с плодородием, вроде мифов об Осирисе или о Дионисе, повествовали об умерщвлении и жестоком расчленении тела мужского божества, чья смерть и воскресение порождают растительную жизнь.

Итак, вполне вероятно, что приручение животных началось с ловли баранов и быков ради ритуальных целей, подразумевавших жертвоприношение. По-видимому, одновременно стали использовать — тоже в религиозных целях — излишки молока от овец и коров, необходимого для прокорма потомства захваченного скота. Выхаживание молодняка, с которым обращались как с «членами семьи», как с органичной частью домашнего хозяйства, возможно, усилило общий процесс смягчения нравов: это было нечто вроде истории с Ремом и Ромулом, только наоборот. Сохранение мочи и испражнений священных животных, по сей день практикующееся в Индии, вероятно, имело то же самое религиозное происхождение. Хокарт, вслед за Ханом, не преувеличивает, когда утверждает, что «...унавоживание... трудно объяснить с точки зрения так называемых «рациональных причин»... Возможно, впервые навоз стали разбрасывать по полям в качестве очистительного жизнеподателя».

И здесь снова, подобно произошедшему с доением, практика, возникшая как религиозный ритуал, принесла результаты, вероятно, не укрывшиеся от внимания неолитических культиваторов, задолго до того, как их ценность для сельского хозяйства была столь хорошо осознана, что земледелец в аккадской поэме[24] приветствует выпас чужого скота на своем необработанном участке. Даже поедание домашних животных поначалу, наверное, имело религиозный смысл, отличный от поедания охотничьей добычи или пойманной рыбы: при этом человек поедал тело и кровь бога, или, по крайней мере, заместительной жертвы вместо бога.

Когда одомашнивание животных достигло той стадии, на которой человек использовал их молоко, кровь или мясо, появился обычай, порожденный непосредственно ритуальным жертвоприношением: намеренное хладнокровное убийство своего товарища по играм, спутника и друга. Лишь собаке и лошади, древнейшему и позднейшему из всех одомашненных животных, как правило, удавалось избежать этой печальной участи, — хотя в Мексике и собака ее не избежала.

Цивилизованный человек, которому приручение животных долгое время было на руку, привычно закрывает глаза на эту уродливую практику. Когда охотник уходит за крупной дичью, он часто рискует жизнью, чтобы добыть пищу: но скотовод и его потомки ничем не рискуют, кроме собственной человечности. Такое хладнокровное убийство, такое подавление жалости к существам, которых человек кормил и защищал, даже лелеял и любил, по сей день остается неприятной оборотной стороной одомашнивания, стоящей в одном ряду с человеческим жертвоприношением. И этот обычай послужил дурным прецедентом для следующей стадии человеческого развития; ибо, как показали проведенные Лоренцем наблюдения за кроликом и голубем, жестокость и садизм цивилизованного человека и вновь и вновь, превосходили аналогичные качества плотоядного зверя. Известно, что дьявольским сообщником Гитлера в его массовых пытках и истреблении человечества был пресловутый «добропорядочный семьянин».

Первоначально сексуальные и религиозные побуждения одомашнивания животных подкреплялись механическими изобретениями, которые во многих частях света оказались полезными, и к тому же, весьма существенными, для культивации семян. Знаменательно, что, насколько известно, впервые скотину стали запрягать в сани или повозки именно в религиозных процессиях; кроме того, самыми древними из сохранившихся перевозочных средств были не крестьянские телеги и даже не военные колесницы, а похоронные дроги, найденные погребенными вместе с тягловыми животными и слугами в царских гробницах в Кише, Сузах и Уре. Так и плуг, указывает Хокарт, вначале мог служить исключительно религиозным инструментом, влекомым священным быком, которого вел жрец: проникая своим маскулинным орудием в чрево Матери-Земли, он подготавливал почву к оплодотворению; так что сады и поля, прежде обрабатывавшиеся с помощью палки-копалки или кирки и еще не тронутые никаким плугом, остались в выигрыше от такого ритуала. «Плуг с момента своего возникновения, — вновь замечает Айзек, — ассоциировался со скотиной, исполнявшей ритуальную роль.»