Миф машины

В рамках неолитического хозяйства человек впервые соприкоснулся с работой, которая была в одинаковой мере разнообразной, трудной и приятной и в которой могла принимать участие вся община, а уровень жизни оказался гораздо выше, чем самый наилучший в условиях преимущественно собирательского хозяйства. Каждодневный труд не просто объединял «принцип реальности» с «принципом удовольствия», делая первый непременным условием второго: он приводил внешнюю и внутреннюю жизнь в состояние гармонии, максимально используя человеческие возможности, но не облагая их чрезмерно тяжелой податью и не делая упор на какую-то одну сторону в ущерб остальным. Руководствуясь соображениями безопасности и просто удовольствием от работы, земледельцы трудились больше, чем было строго необходимо для получения хорошего урожая.

«Общинные сады, — подчеркивает Малиновский, — не просто средство пропитания: они служат источником гордости и главным предметом коллективного тщеславия. Огромное внимание уделяется красоте... отделке работы, совершенству различных уловок и внешнему виду еды.» То, что искусство и способы украшения тела у неолитических народов были менее яркими, чем у палеолитических охотников, возможно, связано с отсутствием необходимости в этом — их эстетические потребности удовлетворялись непосредственно благодаря повседневному труду, сексуальным играм и просто наслаждению формами и запахами цветов. Наверное, значительная доля этих удовольствий исчезла с началом массовой культивации злаков и с ростом больших городов, где перенаселение неизбежно означало достаточно убогое и мрачное существование. Однако радость от работы целыми семьями, когда можно было самим производить и сообща использовать необходимые жизненные блага, превращала регулярный труд в некую церемонию и священнодейство, в источник физического и нравственного здоровья, а не в наказание или проклятие.

День за днем каждый житель архаической деревни сознательно соприкасался со всеми делами в поле, в саду, на пастбищах и болотах: он был свидетелем и добровольным участником основных полевых и скотоводческих занятий; кроме того, он зачинал и вскармливал собственное потомство. Таким образом, он пребывал в единстве со всеми порождающими силами жизни, тем более что самые острые и опьяняющие радости, доступные телу, — радости секса, — пронизывали все его ежедневные ритуалы, будь то в форме обещания или свершения. Труд и игра, религия и воспитание сливались в единое целое. Эта сторона архаической культуры и сегодня дает о себе знать в тех деревнях, что по-прежнему близки к старинному быту; один американский врач, работавший в Восточной Африке, сообщал мне в письме, что с лиц его туземных пациенток, невзирая на все тяготы их жизни, никогда не сходит «выражение удовлетворенного желания».

Беззастенчивая сексуальность сельских общин — в историческую эпоху нашедшая весьма яркое выражение в Греции в фаллических гермах, которые ставились за дверью жилого дома и часто представляли собой изваяние мужчины с поднятым членом, — являлась полной противоположностью тому сексуальному изнурению, что бичует себя порнографией в сегодняшних огромных развратных городах. Еда и совокупление, пение и пляска, беседы и рассказывание сказок были неотъемлемыми частями трудовой жизни; и несмотря на всю однообразность каждодневной рутины, древние люди, подобно крестьянам, из «Анны Карениной» Толстого, радовались тому, что составляют единое целое с миром — в отличие от сегодняшних бесчисленных несчастных, которые чувствуют себя совершенно чужими по отношению к своей выхолощенной среде, постылой рутине и поблекнувшим удовольствиям и развлечениям современного города.

«Все это потонуло в море веселого общего труда. Бог дал день, Бог дал силы. И день и силы посвящены труду, и в нем самом награда», — отмечал Толстой[29]. Они не ощущали себя «испуганными чужаками» в мире, которого не создавали. Их предки помогли создать для них мир; и они, в свой черед, должны сохранить этот мир и передать его — обновленным и порой улучшенным — собственным детям.

Большинство предметов, делающих дом уютным, — очаг, комод, шкаф, кладовка, кровати, стулья, кухонные принадлежности, посуда для питья, одеяла, скатерти и занавески, — одним словом, вся обстановка домашней жизни, — являются неолитическими или халколитическими изобретениями, датированными, в основном, до 2000 г. до н. э. Если бы какая-то злая фея вдруг разом уничтожила все это неолитическое наследие, оставив нам только пылесосы, электрические стиральные и посудомоечные машины, электрические тостеры и автоматическую отопительную систему, мы бы уже не смогли содержать в порядке свой дом: точнее, у нас уже не было бы дома — остались бы лишь безликие и непривлекательные «жилые помещения», какие (увы!) сегодня во все большем количестве появляются в бюрократических строительных проектах повсюду — от Парижа и Нью-Йорка до Сингапура и Гонконга.