МИФ ХХ ВЕКА

Предположительного единства в доисторическое время также не существовало, это современная абстракция. Рассудок и воля по окончании "природосозерцающей" эпохи также недалеки от крови и жизни, если они не заглушены цепкостью духовных джунглей Ближнего Востока. Потому что, то, что пытается представить новое учение о теле и душе, а именно то, что только приземленный человек, руководствующийся лишь инстинктами, близок к природе, однороден и полон жизни, духовный же далек от всего этого, действительности не соответствует. Действительности не соответствует и то, что хтонические взгляды, вдохновляющие это новое учение (оплодотворенные распутной поэзией Бахофена), выражают особо высокую степень глубины жизни и безопасности мира. Потому что народы, выходящие из мифа света и солнца и продолжающие его воплощать, связаны тем самым с очевидным производителем и хранителем всего органичного, ибо только на разумной земле появляются любимцы Афродиты и Деметры, Изиды и Астарты.

Солнечный миф всех ариев не только "духовен", он представляет собой одновременно космическую и близкую к природе законность жизни. Выступать против него от имени "инстинктивного единства", тем более со страстными взглядами в сторону Малой Азии, означает возврат в расово-хаотические и духовно-хаотические и аналогичные им состояния, которые бурлили в позднем Риме. Как бы сильно не отличалась наша сегодняшняя характерология и учение о единстве души и тела от наивного увлечения природой Руссо и Толстого, общими для обоих движений являются две вещи: культурный пессимизм и трогательная вера в "безопасность мира" человека, еще не испорченного "интеллектом". Утонченная жизнь, духовная атлетика равновесия великих просветителей энциклопедистов создала духовную пустоту, вызвала внутреннее (потом и внешнее) сопротивление против религиозных и общественных установок.

Разбойники, Поза, Фауст, Клэрхен, Гретхен - все они являются свидетелями этого штурма и натиска против ограничений и обязательств под знаком нового, личного или индивидуального. Но эта преданность своего "я" своей мнимой естественной первопричине приводила или к катастрофе - от идиллии Вертера к его страданиям - или к признанию проблематики "естественно" задуманной природы. На место культурного пессимизма пришло сомнение в благодатном возврате к природе. И эта последняя фаза не минует и неовиталистов, которые объявляют войну всей культуре современности, культуре завтрашнего дня, служа чисто абстрактному - это важно отметить - природному мистицизму. Плодотворная миссия для этого движения может наступить только тогда, когда она выделит из расплывчатого универсализма "природы" органические фигуры, расы, признает их ритм жизни, расследует те условия, в которых они существовали творчески, и при каких обстоятельствах наступил упадок или ослабление подлинной духовной ударной силы. Но тогда новая натуралистическая романтика должна будет проститься как с абстрактным универсализмом, как реакция против безудержного рационалистского индивидуализма, так и с принципиальной ненавистью по отношению к воле и рассудку. При этом следует признать глубочайший закон любой истинной культуры: она является сознательным воплощением вегетативно-витального определенной расы,

Глубокая пропасть образуется между этим вегетативным и сущностью сознания, но вызванное этим напряжение является одновременно предпосылкой для любого творчества. Пропасть возникла в результате того, что все наше вегетативно-анималистическое бытие находится в непрерывном течении, наша же способность к восприятию прерывиста (периодична)* Только благодаря возможным за счет этой периодичности законченным наблюдениям, созданию периодизации времени, схемам возникают предпосылки как для языка, так и для любого искусства и науки. С другой стороны здесь имеет место глубочайший витальный корень для утверждения с точки зрения критики познания Канта о том, что идея и опыт никогда полностью не совпадают, т.е. что культура, которая могла появиться только за счет периодичности сознания, никогда не может быть определена как совершенно "витальная". "Два мира" оказались, таким образом, и с этой точки зрения первичным законом всего нашего полярно сдвоенного бытия. Если при этом отдельное гениальное достижение во всех областях творческого существования проявится как художественный обзор свободы и природы, то достижение всего народа представляет собой эту наполовину мучительную, наполовину отрадную символику такого преодоления непреодолимого. Народные культуры, таким образом, являются "импульсами духа" внутри вечнотекущей жизни, смерти и становления.

* Очень хорошо это изложено Мельхиором Палагнием в его "Натурфилософских лекциях об основных проблемах сознания и жизни". Шарлоттенбург, 1908 г.: причем совершенно не обязательно соглашаться со всеми выводами, которые частично выдают заблуждения в понимании Канта.