В конце петлявшей улочки, что вела прочь из села, в маленькой каменной хижине жили старенькие супруги ФИЛЕМОН и БАВКИДА. Женаты они были с самой ранней юности, но и теперь, в старости, любили друг друга так же глубоко, с негромким ровным пылом, удивлявшим соседей. Они были беднее многих прочих, поля у них — самые голые и бесплодные во всей Эвмении, но никаких жалоб от них никто не слышал. Каждый день Бавкида доила их единственную козу, мотыжила, штопала, стирала и латала, а Филемон сеял, сажал, копал и скреб землю позади их лачуги. Вечерами они собирали лесные грибы, дрова или просто гуляли по холмам рука об руку, разговаривали о том о сем или же довольствовались безмолвием друг друга. Если еды хватало на ужин, они готовили, а нет — ложились в постель голодными и засыпали в объятиях друг друга. Их трое детей давно переехали и жили со своими семьями далеко оттуда. Родителей не навещали — а больше и некому было стучать к ним в дверь. Пока не наступил один судьбоносный вечер.
Филемон только-только вернулся с полей и присел, готовясь к ежемесячной стрижке волос. В те дни мало что венчало его лысоватую старую голову, но этот ежемесячный ритуал приносил им обоим радость. Из-за громкого «тук-тук-тук» в дверь Бавкида чуть не выронила бритву, которую точила. Старики переглянулись в великом изумлении — и не смогли припомнить, когда к ним в последний раз наведывались гости.
Двое чужаков стояли на пороге — бородач и его юный гладколицый спутник. Наверное, сын.
— Приветствую, — сказал Филемон. — Чем можем помочь?
Тот, что помоложе, улыбнулся и снял шляпу — странную округлую шапочку с узкими полями.
— Добрый вечер, сударь, — проговорил он. — Мы голодные путники, в этой части света впервые. Можно ли нам воспользоваться вашей доброй волей…
— Заходите, заходите! — сказала Бавкида, хлопоча у мужа за спиной. — В это время года на улице студено. Мы выше остального села, тут у нас похолоднее. Филемон, раздуй-ка огонь, чтоб наши гости согрелись.
— Конечно, любовь моя, конечно. Где мое воспитание? — Филемон склонился и подул в очаг, разбудил угли.
— Позвольте ваши плащи, — предложила Бавкида. — Присаживайся, сударь, у огня. И ты, прошу.
— Ты очень добра, — сказал старший. — Меня звать Астрап, а это — мой сын Аргур.
Молодой, услышав свое имя, поклонился с неким шиком и устроился у огня.
— Пить хочется страшно, — сказал он, громко зевнув.
— Сейчас дадим вам попить, — сказала Бавкида. — Муж, тащи винный кувшин, а я принесу сушеных смокв и кедровых орехов. Надеюсь, вы, судари, согласитесь с нами поужинать. Богатой трапезы предложить не сможем, но всем, чем богаты, рады поделиться.
— Я не против, — сказал Аргур.
— Позволь твою шляпу и посох…
— Нет-нет. Пусть останутся при мне. — Молодой человек подтянул посох поближе к себе. Очень причудливый он у него был. Лоза его, что ли, обвивает, задумалась Бавкида. Юноша так ловко им крутил, что посох был будто живой.
— Боюсь, — сказал Филемон, поднося кувшин с вином, — наше местное покажется вам немножко жидким и чуточку…
— Неплохое, — проговорил Аргур, пригубив напиток. — Как вам удалось научить кота сидеть на кувшине?
— Не обращайте внимания, — сказал Астрап. — Ему кажется, что он остроумен.
— Ну, сознаюсь, это
— На тебе сорочка, и мне не видно. А вот фрукты на этой тарелке с виду вполне съедобны.
—
Некоторая неловкость, сопровождающая стадию питья и закусок, быстро растаяла благодаря добродушному нахальству Аргура и смешливости хозяев. Астрап, казалось, был настроен угрюмее, и когда они все направились к столу, Филемон положил руку ему на плечо.
— Надеюсь, ты простишь любознательность глупого старика, — проговорил он, — однако, сдается мне, ты несколько задумчив. Можем ли мы помочь тебе?
— Ой, не обращайте на него внимания. Вечно он как в воду опущенный, — сказал Аргур. — Там же гардеробчик себе вылавливает, ха-ха! Но вообще-то ничего такого с ним не происходит, чего нельзя исправить хорошей кормежкой.
Бавкида и Филемон встретились мимолетными взглядами. Так мало чего осталось в кладовке. Кусок соленой свинины, который они припасли к празднику середины зимы, немножко сухофруктов и черного хлеба, полкочана капусты. Они понимали, что, утоли они и вполовину аппетиты двух здоровых мужчин, останутся голодными на неделю. Но гостеприимство священно, а нужды гостей — всегда на первом месте.
— Еще стаканчик этого вина не помешает, — сказал Аргур.
— Ох ты, — проговорил Филемон, заглядывая в кувшин, — боюсь, больше не осталось.
— Чепуха, — проговорил Аргур, выхватывая кувшин, — залейся. — И наполнил и свою чашу, и чашу Астрапа.