Миф. Греческие мифы в пересказе

Наутро провожать Ариона собралась громадная толпа, многие слали воздушные поцелуи, а некоторые плакали навзрыд. Он с багажом, включая сундук сокровищ, отплыл на лодке к рейду, где его ждал небольшой, но проворный бриг с капитаном и девятью матросами. Арион вскоре обустроился на борту. Матросы подняли паруса, и капитан направил судно к Коринфу.

За бортом

Когда берег исчез из вида и корабль оказался в открытом море, Арион почуял неладное. Он привык, что на него пялятся — при его-то возмутительной красоте, равной его таланту, — но взгляды членов экипажа, направленные на него, были другого рода. В этой насупленной и угрожающей атмосфере проходил день за днем, и Ариону делалось все неуютнее. Было что-то в глазах моряков, похожее на похоть, но с намеком на цели потемнее. Что такое? И вот однажды жарким вечером к нему обратился самый мерзкий и злобный с виду матрос:

— Что это за сундук, на котором ты сидишь, парнишка?

Ну конечно. Сердце у Ариона екнуло. Теперь все ясно. Моряки ухватили слух о его сокровище. Арион предположил, что они хотят себе часть, но демона с два он поделится своей честно заработанной наградой с кем бы то ни было, кроме Периандра. Он уже замыслил щедро отблагодарить команду в конце путешествия, но теперь его сердце ожесточилось.

— Мои музыкальные инструменты, — ответил он. — Я — кифарод.

— Кто?

Арион скорбно покачал головой и повторил медленно, как для ребенка:

— Я-иг-ра-ю-на-ки-фа-ре.

Большая ошибка.

— Ах-вон-что? Ну-так-сы-гра-ни-ка-нам-пес-ню.

— Я бы не стал, если вы не против.

— Что тут происходит? — Подошел капитан корабля.

— Эта цаца говорит, что он музыкант, а играть не хочет. Говорит, что у него кифара в том ящике.

— Что ж, ты же наверняка не откажешься нам ее показать, правда, юноша?

Вокруг собралась вся команда.

— Я… мне нездоровится, чтобы играть. Может, к вечеру буду в лучшей форме.

— Чего б тогда тебе не пойти вниз да не отдохнуть в теньке?

— Н-нет, предпочитаю свежий воздух.

— Хватай его, ребята!

Грубые руки вскинули Ариона с легкостью, будто он новорожденный щенок.

— Пустите! Оставьте. Это не ваше!

— Где ключ?

— Я… потерял.

— Ищите, ребята.

— Нет-нет! Прошу вас, умоляю…

Ключ быстро нашелся, его сорвали с шеи Ариона. Капитан отщелкнул замок и поднял крышку, послышались сиплый присвист и бормотание. Отсветы мерцавшего золота и отблески драгоценностей заплясали на жадных лицах матросни. Арион понял, что все пропало.

— Я вполне г-готов п-поделиться с вами моим сокровищем…

Матросы, похоже, сочли это чрезвычайно потешным и от души расхохотались.

— Кончайте с ним, — сказал капитан, вытягивая из сундука длинную нитку жемчуга и оглядывая ее на свету.

Тот самый безобразный матрос извлек нож и пошел на Ариона со злобной ухмылкой.

— Прошу вас, прошу… можно… можно я хотя бы спою одну песню напоследок? Тренодию по самому себе, погребальный плач. Уж это-то вы мне позволите? Боги накажут вас, если посмеете сгубить меня хоть без какого-то катарсического воспевания…

— Я тебе устрою — такими словами кидаться, — прорычал безобразный матрос, надвигаясь все ближе.

— Нет, нет, — сказал капитан. — Он прав. Дадим нашему Кикну исполнить лебединую песнь. Тебе небось понадобится такая вот лира. — Он выудил из сундука кифару и вручил ее Ариону, тот настроил инструмент, закрыл глаза и принялся импровизировать. Песню он посвятил отцу своему Посейдону.

— Владыка океана, — пел он, — царь приливов, колебатель земли, возлюбленный отец. Часто пренебрегал я тобой в своих молитвах и жертвоприношениях, но ты, о великий, не бросишь своего сына. Владыка океана, царь приливов, колебатель земли, возлюбленный…

Без всякого предупреждения, крепко прижав к себе кифару, Арион сиганул за борт и пал в волны. Последнее, что он слышал, — смех команды и насупленный голос капитана:

— И вся недолга! А теперь — добыча.

Если бы кто-нибудь из них удосужился глянуть вниз, они бы увидели поразительное зрелище. Арион погрузился под воду и уже совсем собрался открыть рот и безропотно впустить в себя морскую воду. Удушение — ужасный, заполошный кошмар, а вот настоящее утопление — безмятежная и безболезненная воля. Ну или так ему рассказывали. Вопреки этому утешительному знанию Арион держал губы крепко сжатыми и, раздув щеки, забился в воде, обнимая кифару.