– А мы не выдадим. Мы его вымоем, и как будто бы это ты подарила, давай? – девочка сжала найденного медвежонка, словно того собирались у неё отнять.
– Он плохой, – не унималась бабушка.
– Нет, хороший.
– Если бы был хороший, его бы не бросили.
– А его не бросили, его забыли, – доказывала кроха. – Правда, тебя забыли? – Она глядела в глаза-пуговицы и улыбалась.
– Забыли, значит, не нужен, – упорствовала бабуля всё тише, – она видела, как внучка гладит нос-сердечко, как смотрит на плюшевое чудо-юдо не отрывая взгляда и, махнув рукой, замолчала.
А он тем временем отогрелся. Только ухо, какого не было уже полгода, внезапно заболело.
Будь что будет, решил медвежонок, прикрывая глаза.
Открыл он их только когда провалился во что-то белое, воздушное, пахнущее абрикосом. Его тёрли и скребли, и укутывали в полотенце.
– Ты нужный, мне очень-очень нужный, – шептала перед сном маленькая девочка в новое фланелевое ухо.
Пожалуйста, люби
Грусть навалилась. Неудачное стихотворение.
– Не надо больше. Иди сюда.
Идёшь. Садишься рядом.
Мотто, мотто аиситэ. Люби меня. Пожалуйста, люби.
Innamoramento
В глазах людей, подпевающих этой рыжей бестии, невообразимое чувство сопричастности. Песня, песня. С утра не даёт покоя. Вертится в голове.
Восемь, девять, десять. "Innamoramento"…
Ты говорила, для счастья надо сделать 99 журавликов-оригамо. Останавливался на трёх. Больше не выдерживал.
Еду к тебе. Дом № 20. Чётный по нечётной стороне. Странность, парадокс. В шаге от него сорок девять. Ничего не понимаю в градостроительстве. Мне бы только тебя найти. Дала адрес, называется. Вечно ты со своими шарадами. Почему не сказать прямо? Прямо не интересно?
Я всё больше тебя… Теперь ты догадайся, попробуй.
"Innamoramento"…
В Ханое
Мой друг, ну вот я и в Ханое.
Пара дней в стране, где ты чуть не отравился и не отправился к праотцам.
Готов к любому развитию сюжета, но, пожалуй, это единственный город на земле, что вызывает во мне чувство необъективности и глубокой неприязни. Мне безразлична «лавка ремесленников», так же как а-ля Опера, созданная по образу и подобию парижской, не волнует мавзолей Хошимина и совершенно не вызывает никаких эмоций музей армии, что тут же неподалеку.
Одно название – Ханой – рисует чужое солнце. Возможность выпить кофе, любуясь памятником Ленина, не вдохновляет, а моя давняя привычка складывать салфетку квадратом, вызывает скрытую улыбку персонала, что могло бы раздражать в любой другой стране, но не тут.
А может город ни в чем не виноват, и Нья-Чанг не такое уж плохое место. Не знаю.
Лазурь воды подлизывается к белому песку, тот становится серым от гнева ли от скуки… пальмы шумят здоровенными листьями по-особенному мирно. И ничто не трогает. Даже пионер, идущий к статуе Будды.
Может быть, мне просто не хватает тебя, и я нахожу причины быть равнодушным. Я соскучился. Мне бы знать, куда ты уходил. Был ли здесь или на три шага ближе. Одно греет: это место – один из пунктиров твоей жизни. Скоро мне будет столько же, сколько было тебе.
Не полюблю. Ни страну, ни город. Они понимают, как ни странно, и благодарны хотя бы за то, что тих, спокоен и скоро уеду.
Падает снег
Падает снег. Легко. Белый, пушистый. Ранним – ранним утром. Пики башен врезаются в темень, в самый снегопад. Поднимаю голову, гляжу в воронку. Снег, снег, большими тихими хлопьями.
Жду. Боюсь пропустить. Волнуюсь. Выцепляю из толпы заинтересованные взгляды. Не то. Не те. Знаю. Проверяю интуицию. Тишина. Перестал тебя чувствовать. Вот уже несколько дней.
Телефон молчит. Меняю планы. До нужной станции минут сорок. Оттуда ещё двадцать до полной забывчивости. Друг ждёт. У него сегодня праздник. Еду. Всё-таки обещал. И заночую, и выпьем, и обмоем погоны, и выкину всё из головы на время.
Лето. Латте
5 грамм.
Этого более чем достаточно, чтобы почувствовать вкус.
Вид у меня такой что ли, мне всегда выдают лишний сахар. Будь военное время, я бы радовался, точно. А сейчас… недоумеваю. Почему две упаковки, я и одну не использую, треть, ну, максимум половину.