Мятеж

— Киргиз? Что такое киргиз? — взвизгнул вдруг Вилецкий. — Ты меня с киргизом, что ли, станешь равнять? Что я тебе — кто? Я шесть лет в армии служил, кровь, можно сказать, пролил, а меня с киргизом ставить заодно? Нет уж, это вам не удастся… Продались вы там все офицерам, а теперь киргизу продались: вооружить его, а нам не надо оружия? Коли не надо, так не надо, мы и не просим, у нас хватит без вас…

— Вилецкий, ты не то, — перебил его Фоменко, — тут не насчет киргиз, тут, чтобы всех, значит, разоружать…

Невротов злобно глазами сверкнул на Фоменко, перебил торопясь:

— То ли, не то ли, об этом никто не спрашивает. А крепость требует потому, что в штабе, в дивизии много оружия, крепость требует отдать его все населенью… Мы его отвоевали — нам и должно быть передано…

— А не киргизу, — ввернул ехидно Вилецкий.

— У меня никакого оружия нет, — четко выговорил Иван Панфилович (Белов). — Никаких огромных запасов не имеется. Это вранье. А то оружие, что есть, необходимо для дела, и пока я начальник дивизии — я взять его не позволю…

Откровенная, но резкая речь его могла иметь двоякое влияние: разжечь страсти, поднять мятежников на дыбы или же, наоборот, урезонить, оборвать возможность дальнейших пререканий. Она подействовала благотворно.

— Оружья нет? А если мы проверим? А если мы сами найдем? — хихикнул Невротов.

— Найдете, — значит, ваша взяла, — добродушно, без улыбки, скрепил Панфилов. — Только вот что надо помнить: я за это время части перевооружал, — что было, туда все ушло… А проверить можно, что не проверить, — добавил он после короткого молчания.

Зная, что все равно ничего нигде они не найдут, а в то же время будут заняты и отвлечены, мы предложили избрать комиссию. Они вынуждены были согласиться. Постановили:

Ввиду того что оружия незначительное количество и начдивом принимались меры к использованию этого оружия для перевооружения частей, решили избрать комиссию из товарищей Невротова, Халитова и Проценко, которой и поручается выяснить этот вопрос с начдивом 3-й Туркдивизии.

Постановления мы принимали с теми подчас неуклюжими поправками и формулировками, которые настойчиво предлагали они; но это их успокаивало, получалось даже впечатление, как будто это сами они свое же предложение и подтверждают.

Пусть, что мы теряли от этого?

Третий вопрос:

Об удовлетворении красноармейцев обмундированием.

Вопрос как будто вовсе деловой и безобидный. А на самом деле крыли они в этом пункте нас за то, что все мы тут одни только воры и собрались, обмундирование растащили себе, а красноармейцу нет ничего, что за счет красноармейца мы пузо себе растим, а он вот разут и раздет, — значит, за дело, дескать, и самое восстание произошло.

Вот мы еще вам покажем, как обращаться с нами надо!

Мы отбивались от упреков и обвинений, мы утверждали, что воровства не было, а где и было — мы же сами крепко за это карали виновных. Напирали мы на приказы центра и вынудили крепостников признаться, что «приказы центра надо исполнять…», а то, дескать, какие же вы и защитники Советской власти, раз центр не признаете?

По третьему постановили:

Поручить Военному совету принять самые решительные меры к скорейшему снабжению красноармейцев, наблюдая за снабженческими органами, чтобы они распределяли это равномерно, а в смысле удовлетворения командного состава и сотрудников — строго придерживаться существующих приказов центра, а виновных в нарушении — отдавать под суд…

Близкий к этому вопросу был и следующий, четвертый:

Об улучшении питания красноармейцев.

Тут, конечно, опять о воровстве, о том, что «вы там жрете, наверно, колбасу, а нам и хлеба нет… Известно, тут один другого моет, все вместе воруют красноармейское наше добро…»

И тут побранились немало. Постановили неплохо.