— Я стал Судьей. Преступления, по которым в течение многих лет я выносил приговор, были в основном мелкими — нападения, воровство, поджог, прелюбодеяния. Иногда случались убийства или изнасилования, но главное случилось здесь, в Локридже… — Мужчина проскочил мимо них водянистым взглядом, поверх их голов, будто призывая духов. — Именно здесь я изменился. Жила тут одна женщина, Рева, — начал он рассказ, — у которой были три прекрасные дочери: самой старшей восемь лет, младшей только три. Женщина была довольно привлекательна, как и ее дочери, но муж ее — звали его Элис — возжелал другую. Он изменял своей жене, и когда Рева узнала об этом романе, то решила, что это ее вина, — что она уделяла слишком много внимания своим дочерям в ущерб мужу. Рева в отчаянии хотела вернуть любовь своего мужчины, — волшебник произнес это с отвращением, — и сошла с ума. Она задушила всех своих дочерей, пока те спали, чтобы убедиться, что дети больше не встанут между ней и мужем. Ей казалось, что Элис полюбит ее сильнее. Когда муж пришел домой той ночью, после тайной встречи с любовницей, Рева с гордостью показала ему свое деяние. После раскрыла объятия и сказала, что ее жизнь и ее сердце теперь снова принадлежат только ему. Элис, увидев своих дочерей мертвыми, взял топор из поленницы и убил свою жену, нанеся шестнадцать ударов.
Выражение лица Судьи оставалось бесстрастным, когда он излагал свою историю.
— И когда я пришел, чтобы судить Элиса, то коснулся его лба. Все мы думали, будто знаем, что произошло. Я же призвал силу своего амулета, и узнал всю историю целиком — познал мысли виновного и его черное, отравленное сердце. Зная ужас преступления его жены, я обнаружил, что сделал этот человек на самом деле. Да, он убил свою жену после того, как та погубила их дочерей. Не было никаких возражений по поводу злодеяния, что совершил Элис, и некоторые даже ему сочувствовали. Но только не я. Я обнаружил в Элисе самую отвратительную вину, потому что он убил Реву не из-за ужаса ее преступления, как ожидали мы все. Заглянув в сердце Элиса, я увидел, что на самом деле он считал свою семью помехой, и был доволен тем, что ее не стало, используя это как оправдание, чтобы избавиться от неугодных ему близких. Он считал, будто все сойдет ему с рук. Грех мужчины заполнил меня, зарядив амулет его преступлением. Магия усилилась, и я выпустил ее в диком неистовстве. Я был зол и переполнен гневом и заставил Элиса ощутить свою вину, заставил его испытать тот момент самого величайшего, самого сильного ужаса — он вошел в его разум, в нем же и застыл. Я превратил его в камень в то мгновение, когда он испытал самую сильную, самую мучительную вину его жизни, заставив переживать этот ужасный момент.
Судья издал протяжный вздох.
— И выплеск той магии освободил меня. — Волшебник коснулся шрама, где амулет слился с плотью на его груди. — Я стал не просто магистратом, не просто тем, кто раскрывает правду обвиняемого. Я стал
Бэннон громко сглотнул и сделал шаг назад, вскинув меч.
Никки не двигалась, хотя была готова сражаться.
— И ты судил всех этих людей таким же образом?
— Всех. — Судья обратил на нее бесцветный взгляд, леденящий кровь. — Только тому, кто без вины дозволено пройти дальше. — Он сузил глаза. — И в чем твоя вина, колдунья?
— Моя вина — не твоего ума дело, — дерзко ответила Никки.
Впервые она увидела, как тонкие, бледные губы Судьи подернулись, что могло означать некую тень улыбки.
— Увы, но очень даже моего.
Гранат в его амулете засветился.
Никки отреагировала, когда что-то коснулось ее, готовая высвободить магию, но внезапно обнаружила, что не в состоянии ничего предпринять. Ее ступни застыли на месте, невозможно было двигать ни руками, ни ногами.
Бэннон ахнул:
— Что… происходит?
— Я — Судья. — Мужчина шагнул ближе. Вплавленный амулет в его груди стал пульсировать. — Наказание, которое я назначаю для всех преступников, заключается в том, что они должны испытывать момент своей наибольшей вины.
Ноги Никки похолодели и налились свинцом. Она не могла повернуть голову, но краем глаза увидела свою руку и черное платье — все стало белым. Становилось каменным.
— Тебе нечего бояться, если ты непорочна, — продолжал мужчина. — Я — Судья, и ты предашься справедливому суду.
Он подошел ближе. Никки попыталась найти способ бороться, призвать магию, но глаза ее затуманились. В голове возник жужжащий рев, словно ее наполнил рой тысяч пчел.
Никки едва могла видеть чародея, но до нее дошли его мрачные слова:
— Увы, во всех этих землях мне еще, видимо, только предстоит найти кого-то совершенно безвинного.
Глава 32