Между Сциллой и Харибдой

Крикнув это, Кузнецов задохнувшись чесночной гарью от химического толового яда, закашлялся с режущей болью в горле. Он с трудом отцепил руки Чибисова, сбросил их с груди. Ровик забило удушающим густым дымом – и не стало видно неба. Оно кипело чернотой и грохотом, смутно и нереально и, в обвалах снарядных разрывов ровик изгибало, корежило и, везде разнотонными, ласковыми и грубыми голосами смерти прорезали воздух осколки, обрушивалась пластами земля…

«Сейчас это кончится, – внушал себе Кузнецов, ощущая хруст земли на зубах, закрыв глаза: так, ему казалось, быстрее пройдет время, – еще несколько минут…».

* * *

Артобстрел кончился так внезапно – как будто кто-то выключил его, повернув рубильник. Выбравшись из ровика, Кузнецов первым делом бросился к окопу телефониста:

– Связь есть с энпэ? Не перебило? Дайте трубку, Святов!

Святов, прижав колено к колену, чтобы не дрожали, закивал остреньким, белесым, вспотевшим от страха и начинающейся летней жары деревенским личиком:

– Есть, товарищ командир, есть. Только никто…

– Танки! – крикнул кто-то вдалеке на батарее.

– Танки! Танки! – шептали лиловые губы связиста, – слышали? Команда была…

Кузнецову хотелось крикнуть отвернуться, чтобы не видеть эти его колени, этого необоримого его страха, который вдруг остро вонзился и в него при этом возникшем где-то слове «танки» и, пытаясь не поддаваться и сопротивляясь этому страху, он подумал: «Не может быть! Кто-то ошибся, вообразил… Где танки? Кто это крикнул?».

– Святов! – крикнул Кузнецов и потряс за плечо спрятавшего лицо в колени связиста, – с энпэ свяжитесь! С Дроздовым! Что там? Быстро!

Рука Святова мелкими толчками стряхивала с аппарата разбитые комочки земли, а губы приоткрывались, прерывисто обдавая паром дыхания трубку: «Энпэ… энпэ… Не побило вас?». И вдруг его глаза опять раскосились и замерли.

– Танки-и! – снова пронесся надрывный крик над бруствером пехотинцев.

– Танки…, - задышал в трубку Дроздов, – к бою, Кузнецов! Танки идут!

– Понял, – проговорил Кузнецов.

Странным показалось, но Кузнецов вдруг почувствовал короткое облегчение, точно вырвался на свободу из противоестественного состояния подавленности, бессилия и унижения, что называют на войне ожиданием смерти.

Но в ту же минуту он увидел ракеты – красную и синюю, поднявшиеся впереди над степью и дугами упавшие в близкие пожары.

– К орудию! – крикнул Кузнецов тем голосом отчаянно звенящей команды, который ему самому показался непреклонно страшным, чужим, неумолимым для себя и других, – к бою!