Между степью и небом

Это подал голос второй встречальщик, молодой верзила в красном хазарском наряде и с двумя мечами: один (саблевидный) – в ножнах при поясе, второй (прямой обоострый) – в груди, да так, что клинок, небось, на добрую пядь выткнулся меж лопаток.

– Отчего же? – Михаилу впору было бы самому подивиться спокойной ленце собственного голоса, но он почему-то не счёл такое удивленье уместным.

– Отчего же? – неспешно говорил то ли средний командир РККА Мечников, то ли вятичский воин Мечник Кудеслав, то ли оба они разом, – Я помню. Тебя помню, волхв-хранильник Светловидова капища, и помню, что ты ещё и другое место хранил, тайное, посвящённое гнед… то есть чёрному коню Борисвету, начальному богу Нездешнего Берега Время-реки…

Шире раздвинулась клыкастая щель меж старческими усами да бородою, выдавился из этой щели ехидный смешок (умей волки ехидничать, верно, смеялись бы они именно так же)…

А Михаил продолжал, словно отвечая вызубренный, но не зацепивший сердце урок:

– И тебя помню, сын да воевода самозванного старшины над старейшинами всех родов-племён Вяткова корня. Помню, что мы уж встречались однажды с тобою ЗДЕСЬ, как бились помню и как мой меч остался в тебе… А ещё – речи твои тогдашние, и как ты сказал: “Уходи, здесь тебя пока не хотят”…

– Теперь не скажу, – пуще прежнего осклабился ряженый по-хазарски верзила. – Нынче тебя здесь и хотят, и ждут. Ступай дальше, только сперва прихвати с собою своё.

Михаил потянулся было к рукояти меча, торчащего из груди “сына и воеводы”, но нелепый собеседник проворно отшагнул назад да вбок, уворачиваясь от этой попытки и одновременно открывая то, что, оказывается, пряталось за его широкой спиной…

Нет, не то – тех.

Вешка. И юная Мария Сергевна с неудобопроизносимой фамилией Мысь.

Векша. И Мысь.

Первая и единственная любовь Кудеслава Мечника. И её, любови этой, подобие, оживлённое неведомыми зайдами с неведомого Нездешнего Берега. Волками, умеющими превращаться в людей. Выворотнями.

Как это сказал ряженый под хазарина вятской воевода? “Всего пятая жизнь идет”… Как это говорил в незапамятные времена четвероединый приильменский волхв Корочун? “Не веруется мне, что двое одновременно живущих смогут встретиться и в какой-либо из жизней грядущих”… Ан, значит, встретились. Да не двое – то ли трое, то ли двое с какой-то дробью… Или больше?

Вот теперь и пойдут слепливаться в единое целое осколочки, мнившиеся прежде нелепостями. И схожесть девочки Маши с Вешкой, и “фамильная” Вешкина драгоценность со знаком СчИсленя-СчислЕни, двоесущного божества-блюстителя теченья времён… Серпик новорожденного месяца, врисованный в лучистый солнечный круг… А ведь это ты – верней, Кудеслав, прозванный Мечником – получил ту бляшку вместе с неогранённым рубином в святилище Двоесущного. Как же она у Вешки-то?.. Значит, аж настолько вы с ней…

Встретились вот… И ведь, кажется, не только в этой из последующих жизней… И корней вы, детдомовцы, в нынешнем мире-времени, похоже, никаких не имеете… Так не напрасно ли избавился ты от даров СчИслень-СчислЕни? Правда, колдовство вроде как продолжается и без колдовских побрякушек… И всё же подходящее ли время ты выбрал, чтобы избавиться?.. И сам ли ты выбрал такое время?

Нет, не успел Михаил справиться с творящейся в его голове сумятицей, не удалось ему всё до последнего выловить и хоть наскоро, наживую сметать воедино линялые от немыслимой давности обрывки-клочки когдатошней памяти когдатошнего Мечника-Кудеслава. И не только потому, что вообще думалось ему, Михаилу, как-то через силу, с трудом. И даже не потому, что мысли его спутало неприятное секундное ощущенье копающихся в мозгу суетливых и склизких щупалец.

Свою-несвою память вспугнуло другое.

Лепиться воедино принялись не только ошметья былого. Тем же самым занялись Вешка и Мысь.

Они вдруг одновременно пришагнули друг к дружке, столкнулись, слились в единое, новое… В новое ли?

Михаил почувствовал, как мягко всколыхнулась под его ногами травяная равнина, и так же мягко вспухло-опало в груди что-то смертельно мучительное и одновременно радостное, долгожданное…

Он узнал.

ОНА, новая, сплавленная из двух Векшиных воплощений, была совершенно непохожа на рыжую мастерицу-наузницу, рождённую в приильменье и против воли попавшую в вятские глухие леса.

Златые волосы вытемнели – словно бы сгусток мрака вихрился вокруг ЕЁ головы, обнимал тонкие плечи, гладил гибкую змеинную спину; белая (какая бывает лишь у огненно-рыжих людей) кожа сделалась неправдоподобно бледной, полупрозрачной, светящейся… нет, кожа эта не просто светилась, кожа эта втягивала посторонний окрестный свет и умерщвляла его в себе – точь в точь как… да, именно – как нелепый туман неправильной белой ночи… Только глаза вроде бы остались теми же бездонными провалами небесной сини, которые властнее сходства лиц и фигур роднили между собою Вешку и Машу… то есть Векшу и Мысь… Нет, и в глазах тоже угнездилось новое, какая-то ледяная всевидящая пронзительность…

И, несмотря ни на что, это всё-таки была Векша.

Незнакомая.

Нездешняя.