Между небом и землей

– Нет. Ты послушай. Он не имеет права смотреть сквозь меня. Вечно со мной такое. Тебе не понять, ты всегда держался в стороне от политики. Но я-то знаю, что почем, и я сейчас встану, подойду и поздороваюсь, а уж он – как хочет.

– Не идиотничай. Зачем нарываться на неприятности? – говорит Майрон.

– Хочу и буду нарываться. Знает он меня или нет? Прекрасно знает. – Злость моя растет с каждой секундой. – Удивляюсь, как до тебя-то не доходит.

– Я пришел поговорить с тобой насчет работы, а не смотреть на твои припадки.

– А-а, припадки! Думаешь, мне очень нужен этот Джим? Тут принцип. Ты, кажется, не улавливаешь. Только потому, что я уже не являюсь членом их этой партии, ему и подобным кретинам велено меня не замечать. Ты понимаешь, чем это пахнет?

– Нет, – сказал Майрон беспечно.

– Хорошо, объясняю. Я имею право на то, чтоб со мной разговаривали. Это элементарно. Вот и все. Я настаиваю.

– Ох, Джозеф, – сказал Майрон.

– Нет, ты послушай. Запрети человеку разговаривать с другим человеком, запрети ему с кем-то общаться, и ты запретишь ему думать, потому что, как тебе подтвердит не один писатель, мысль – это средство общения. Но его партия хочет, чтобы он не думал, а подчинялся дисциплине. Ясно? Потому что, видите ли, это революционная партия. Вот что меня бесит. Когда кто-то подчиняется такому приказу, он сам уничтожает свободу и прокладывает путь тирании.

– Ладно тебе. Нашел из-за чего кипятиться.

– Тут еще в сто раз больше надо кипятиться, – говорю я. – Это очень важно. Майрон на это:

– Но ты ведь давным-давно с ними порвал, верно? Неужели же только сейчас до тебя дошло?

– Я ничего не забыл, вот в чем дело. Пойми, я их совсем не за тех принимал. Я ведь прекрасно помню, я думал – они искренне верят в эту свою лабуду, святое служение человечеству и тэ пэ. Святое служение! Ко времени разрыва я уже допер, что любая больничная нянечка, когда утку выносит, больше делает для человечества, чем все члены их организации, вместе взятые. Странно, ведь в свое время я бы ужаснулся, услышав такое. Ах! Реформизм?

– Да, я что-то такое слыхал, – поддакнул Майрон.

– Естественно. Реформизм! Это жупел! Через месяц примерно после того, как наши пути разошлись, я сел и написал покаянное письмо Джейн Аддамс (Джейн Аддамс (1860-1935) – известная благотворительница, деятель американского рабочего движения.). Она еще была жива.

– Н-да? – смотрит с сомнением.

– Только не отправил. Может, зря. Ты, кажется, мне не веришь?

– С чего ты взял?

– Я разочаровался в возможности переделать мир до основанья а-ля Карл Маркс и решил, что до поры до времени не помешает залечить кой-какие раны. Потом и это, конечно, прошло…

– Прошло? – спрашивает Майрон.

– Господи! А то ты не знаешь, Майк, – рявкаю я во весь голос. Тип, который с Бернсом, поворачивается, но тот продолжает делать вид, что меня не узнает.

– Ладно, – говорю я. – Не смотри в ту сторону. Так. Этот малый сумасшедший, Майрон. Он давно не в себе. Все изменилось, он безнадежно отстал, а думает, что ничего не произошло. Продолжает носить эту пролетарскую челку на благородном челе и мечтает стать американским Робеспьером. Все они по уши в дерьме, а он, видишь ли, верит в революцию. Пусть хлещет кровь, власть рвут из рук в руки, зато государство тогда отомрет согласно не-у-мо-ли-мой логике истории. Спорю на что угодно. Знаю я его как облупленного. Сейчас я тебе кое-что про него расскажу! Знаешь, что он держит у себя в комнате? Как-то захожу к нему, а у него на стене огромная карта города, вся в булавках. Спрашиваю: «Это что, Джим?» И тут он мне – ей-богу, не вру – начинает объяснять, что готовит план уличных стычек на первый день восстания. Все ключевые пункты обозначены кодами, все размечено – где какие мосты, где какие крыши, какие стенды на каком углу, – чтоб сразу, значит, все пустить на возведение баррикад. Даже недействующие канализационные трубы и те учтены: для храненья оружия. Из официальных данных все повыудил. Я тогда еще не понимал, какой это бред. Что только мы тогда не принимали как должное! Просто фантастика. А он – все тот же. Карта, уверен, еще висит. Это какая-то наркомания, Майк. – И тут я громко кричу: – Эй, Берне!

– Хватит тебе, Джозеф. Ради бога. Что с тобой? Все смотрят. Берне щурится на меня и продолжает разговор с типом, который тем не менее снова зыркает в мою сторону.

– Э, тебе не понять! Берне не желает замечать мою особу. Я не в силах привлечь его внимание. Меня нет. Был и сплыл. Вот так. – Я щелкнул пальцами. – Я – презренный мелкобуржуазный ренегат. Что может быть ужасней? Идиот! Эй, наркоман! – ору я.

– Ты что, спятил? Пошли. – Майрон оттолкнул столик. – Я тебя уведу отсюда, а то в драку полезешь. Ты же сейчас полезешь в драку. Где твой плащ? Этот? Нет, ты рехнулся! Вернись!

Но я уже вне его сферы досягаемости. Стою прямо против Бернса.

– Я с тобой поздоровался, ты что, не заметил? Он не отвечает.

– Ты что, меня не знаешь? А я, кажется, тебя знаю очень даже хорошо. Отвечай: ты знаешь, кто я?

– Знаю, – говорит Берне тихо.