Сейчас он мог лучше чем когда-либо вникнуть в идеи своего «запрещенного» дяди. Он еще раз убедился, что Джесс ему не очень приятен, но решил, что это не должно влиять на суть дела. Лысый, сморщенный, с резкими манерами, Джесс Блэклесс был похож на старого медведя, который долго и ожесточенно дрался со своими врагами, его шкура вся в клочьях, уши оторваны, зубы выбиты, — а он все еще дерется. Джесс Блэклесс, по крайней мере, верит в свое дело. А Ланни знал мало таких людей, и он не мог не восхищаться силой его характера. И когда горькие и саркастические истины, провозглашаемые дядей, проникали в его сознание, их уже трудно было вытравить оттуда. Они застревали, как колючки в шерсти.
Ланни упомянул о мысли, высказанной его отцом, — надо найти какой-нибудь мирный и разумный путь переустройства мира. Джесс сказал, что это ничего не значащая фраза, пустая отговорка; Робби, без сомнения, уже о ней забыл. Ланни сослался на то, что некоторые из большевиков, присутствовавших на Генуэзской конференции, — выходцы из привилегированного класса. На это Джесс отозвался — О, конечно, некоторые переходят на сторону рабочих. Ну и что же? Разве от этого классовая борьба перестает существовать? Если кто-либо из привилегированных становится «изменником», остальные не идут за ним — они готовы его уничтожить.
Прошло два дня, они все еще спорили в комнате отеля, как вдруг из больницы пришло сообщение: Барбара Пульезе умерла. Пришлось позаботиться о похоронах, торжественных похоронах — это было хорошей пропагандой, демонстрацией протеста рабочего класса. Известие о судьбе Барбары было напечатано в рабочих газетах, и на похороны приехали многие журналисты и рабочие лидеры; тело перевезли в Ниццу, и гроб поставили на автомобиль, украшенный цветами. Тысячи рабочих и работниц шли за — ним со знаменами и плакатами, изобличавшими преступления фашизма. Дяде Джессу удалось устроить так, чтобы имя его племянника не попало в газеты, и никто не обращал внимания на хорошо одетого молодого американца или на английского журналиста, с трудом ковылявшего за процессией/
У могилы толпа стояла с обнаженными головами и слушала речи. Лысый американец, художник, рассказал биографию Барбары — историю жизни, посвященной защите угнетенных и эксплоатируемых. Никогда эта героическая женщина не отступала перед долгом или жертвой; она сочетала в себе мужество льва с кротостью ребенка. Оратор не мог сдержать слезы, рассказывая об их долгой дружбе, и голос его задрожал от ярости, когда он заговорил об итальянских чернорубашечниках. Племянник слушал и соглашался с каждым его словом, — но в то же время ему было не по себе от того, что он в таком обществе и переживает такое чувство. Он смотрел на мрачных, угрюмых, плохо одетых людей, на лица, искаженные гневом и злобой; это были чужие для него люди, он боялся их, но что-то притягивало его к ним!
— Еще один мученик в списке жертв трудового народа, длинном, как человеческая история, — сказал оратор. Трудный это путь, думал Ланни, слушая его, но-, быть может, дядя Джесс прав, когда говорит, что другого пути нет. Неуютен и неразумен мир, в котором родился Ланни! Еще раз жизнь извлекла поклонника искусства из его уединенной башни и стала награждать его тумаками, мало совместимыми с его стремлением к покою и его чувством собственного достоинства.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Римская арена
Ланни и Рик вернулись в Жуан-ле-Пэн, и Мари приехала к своему другу. Она знала, что он в душевном смятении, и была с ним особенно мягка и нежна; сочувственно выслушала историю Барбары Пульезе, не пыталась спорить с ним, ни разу не намекнула, что он поступил неправильно. Но между собой встревоженные женщины — Мари, Бьюти, Нина, а также Софи и Эмили, если им случалось заглянуть в Бьенвеню, — подолгу совещались о том, как повлиять на впечатлительного юношу, чтобы он не попал в руки агитаторов-фанатиков и врагов общественного порядка. Они единодушно согласились, что только чудо спасло их от огласки в газетах. Бьюти охватила дрожь, когда она узнала, что Ланни предложил отцу переменить фамилию; она понимала, какое сильное чувство его на это толкнуло. Фамилию Блэклесс она похоронила глубоко в своем прошлом и не испытывала никакого удовольствия при мысли о том, что она может воскреснуть.
Робби, не добившись успеха в Генуе, уехал в Америку посоветоваться со своими компаньонами. Но он оставался там очень недолго и вскоре опять вернулся в Европу, так как конференция предоставила решать вопрос о России и ее нефти особой конференции, которая созывалась в Гааге на июнь. Рик — он уже был журналистом с прочно установившейся репутацией — получил предложение от одной газеты поехать в Гаагу, и было бы естественно, если бы Ланни отвез его туда.
Но Мари сказала: