Между дураком и подлецом

Дядя Додик неожиданно замолчал и, раздувая щеки, стал судорожно что-то искать у себя за прилавком. Найдя, он быстро положил в рот и разжевал веточку какой-то, судя по выражению его лица, кислой травки.

Вскоре дядю Додика отпустило, и он продолжил рассказ с того места, на котором остановился:

– Дальнейшее происходило как в злом фарсе: каждый по очереди, нетерпеливо расталкивая локтями толпу и продираясь к открытой двери, видел то, что буквально за минуту до него увидел парфюмер и подобно ему… э-э-э… непроизвольно избавлялся от содержимого желудка. Никто не остался в стороне, никто. Все, что исторгалось из несчастных, разноцветными струями летело на пол и смешивалось там, создавая неповторимый по орнаменту и пестроте ковер – таких я не видел даже на рынке в Стамбуле… У-уп… – непроизвольно вырвалось у него, но он сдержался. – В скором времени уже вся терраса перед шашлычной была покрыта плотной, склизкой массой, которая медленно растекалась в разные стороны… и, достигнув края, водопадом устремлялась вниз… шлепалась прямо на овощные развалы… Извини…

Рассказчику снова потребовалась травка, но уже в гораздо большем количестве – он откусил разом полпучка, – и чуть больше времени на ее разжевывание. Я терпеливо ждал, ощущая в желудке нешуточное волнение, из-за которого было боязно даже пошевелиться. Наконец дядя Додик справился с собой.

Он смачно выплюнул на пол большой зеленый комок, вытер рот рукой, тяжело вздохнул и пожаловался:

– Вот же зараза такая, желудок совсем слабый стал, не то что раньше. Короче, ничего подобного на «Сухогрузе» не случалось еще никогда, но даже это ни в какое сравнение не идет с тем, что приключилось с шашлычной… У-у-уп… – дядя Додик скривился, но сдержал очередной позыв, после чего героически продолжил: – По всей вероятности, какой-то психопат сбежал из дурдома, проник ночью в бабосяновское кафе и «декорировал» интерьер в соответствии со своими извращенными понятиями о прекрасном: мангал был залит… – не желая крепко выражаться, дядя Додик попытался подобрать слово помягче, но, так и не найдя его, нервно махнул рукой и продолжил без него: – почти по самые борта. По всем стенам было размазано… э-э-э… коричневое… с резким, тошнотворным запахом… Судя по отпечаткам на стенах, столах и прилавке… оно наносилось открытой пятерней… а пол был залит… того же цвета…

Яркие образы одолели рассказчика. Дядя Додик не выдержал отвратительных подробностей и вдруг неожиданно замолк. Плотно сжав рот, раздувая щеки и ноздри, сопя и кряхтя, он изо всех сил боролся с подступившей к горлу тошнотой. Его острый кадык ходил ходуном вверх-вниз, лицо налилось краской, а в слезящиеся глаза было больно смотреть. Я поскорее отвел от него взгляд и, скривившись сам, сглотнул набежавшую жидкую слюну.

Не желая, чтобы воцарилось напряженное молчание, я заговорил не задумываясь, лишь бы просто что-то говорить:

– Да-а, дела, дядя Додик… Говорят, любопытство до добра не доводит. А ведь это чистая правда, в чем и убедились непредусмотренные жертвы ночного вандала, осквернившего бабосяновскую шашлычную. Одно только меня удивляет, как все-таки необъяснимо ведет себя человеческий организм в стрессовой ситуации: неужели тонкие обонятельные рецепторы парфюмера не уловили зловоние через дверь? А впрочем, что тут странного, ведь любопытство сильнее… И со всеми вами… вон что… У-уп…

Я замолчал на полуслове по той же причине, что и Дядя Додик минуту назад. Однако он к тому времени уже справился с тошнотой и, с выражением искреннего сочувствия на лице, вовремя протянул мне веточку той самой целебной травки. Ее вкус и правда был кисловатый и слегка вяжущий. Погасив приступ, я вытащил изо рта зеленый комочек и аккуратно положил его на прилавок перед собой.

Дядя Додик весьма предусмотрительно спросил:

– Слушай, не знаю, к месту ли скажу, но кушать-то будешь?

– Что-то не хочется, дядя Додик, – вежливо отказался я. – Дайте-ка лучше бутылку пива, мне надо подумать… Нет, лучше – две.

Глава 14

Я сгреб с прилавка обе бутылки, которые он достал из холодильника, и пересел за самый дальний столик, отгородившись от мира открытой дверью. От потрясения мысли путались и, пока я не отведал пива, беспорядочно плясали, рисуя в воображении картину жуткого инцидента во всех цветах и красках.

Как только пиво подействовало и буря в желудке улеглась, я наконец немного собрался с мыслями: «Характер диверсии, судя по цинизму с которым она была проведена, явно указывает на того, кто не боится испачкать руки, а также привык и умеет работать с дьмерьмом, то есть на сортирщика. Что же получается: неужели, этот ненормальный распоясался настолько, что совершил столь чудовищную выходку? Гновно, да еще в таком количестве, размазанное по всем стенам, не лучшая замануха для шашлычной. Теперь Бабику никогда не "отмыться", а это значит, что неприятель побежден.