Метрополис

Появившись у выхода на сцену, где шла репетиция новой постановки, я по звукам догадался, что «Трехгрошовая опера» понравится мне не больше «Веселого виноградника» — последнего мюзикла, который я смотрел в «Новом театре» три года назад. Оркестр отчаянно фальшивил, будто залитая водой шарманка, а меццо-сопрано держала ноту не лучше, чем я раскаленную кочергу. К тому же она была невзрачной. Я мельком увидел ее на сцене, пока поднимался в гримерную, — одна из тех худых, бледных, рыжеволосых берлинских девушек, которые напоминают шведские спички.

В отличие от нее, Бригитта Мёльблинг оказалась белокурой амазонкой, чья совершенных пропорций и открытая всем ветрам головка выглядела эмблемой на капоте скоростного авто. У нее была холодная улыбка, волевой нос и брови, настолько идеально очерченные, словно их нарисовали Рафаэль или Тициан. На одетой в простое черное платье Бригитте было больше браслетов, чем у ростовщика Клеопатры. Их дополняли длинное золотое ожерелье, крупные кольца почти на каждом пальце и одна длинная сережка с изображением смеющегося Будды в маленькой рамке. Будда, наверное, смеялся надо мной — за то, что я подыгрывал безумной идее Вайса. Возможно, восточный божок пытался решить, каким животным я стану в следующей жизни: крысой, вошью или просто очередным полицейским.

В пепельнице догорала черная сигарета, а в руке Бригитты был стакан с чем-то прохладительным. Она отставила стакан, затем поднялась с кресла и присела на край большого стола, заставленного баночками и флаконами, среди которых расположился законченный пасьянс и вазочка со льдом, таким же, как в стакане.

— Так это вы — полицейский, который думает, что сможет изобразить клутца? — спросила она, оценивая меня прищуренным взглядом.

— Знаю, о чем вы думаете: он, скорее, ведущий актер, чем характерный. Но уж такую роль мне поручили, да.

Она кивнула, взяла сигарету и еще немного присмотрелась ко мне:

— Будет нелегко. Во-первых, вы в хорошей форме. Слишком здоровый для жизни на улице. У вас неподходящие волосы, да и кожа.

— Об этом все журналы пишут.

— Полагаю, это мы сможем исправить.

— Потому я здесь, док.

— Что касается ваших зубов, им не помешало бы немного больше желтого налета. Сейчас они выглядят так, будто вы жуете древесную кору. Но мы сможем исправить и это.

— Я весь внимание.

— Нет, с ними все в порядке. Может, немного чистые. А вот остальное в вас требует пристального внимания.

— Моя мама была бы рада это услышать. Она всегда говорила, что в итоге все сводится к чистым ушам и чистому белью.

— Ваша мама кажется разумной женщиной.

— К сожалению, я на нее не похож. Иначе не стал бы полицейским и не вызвался бы играть роль клутца.

— Так то, что вы делаете, опасно?

— Возможно.

— Да. Полагаю, есть вероятность, что доктор Гнаденшусс может и вас застрелить. Во всяком случае, так сказал Бернхард Вайс. Безумец, который стреляет в инвалидов, важнее Виннету, я полагаю. Разве не в этом дело? Убиваешь в этом городе девушку, и никому дела нет. Убиваешь инвалида войны, и в Рейхстаге возникают вопросы. Но вы, конечно, рискуете.

— Риск есть, да. Но сейчас, когда я здесь и разговариваю с вами, мне кажется, что рискнуть стоит.

— А вы ловкий, да? То есть для полицейского. Большинство из тех, кого я встречала, были хамами в ужасных костюмах, с гадкими сигарами и пивными животами.

— Вы забыли про плоскостопие. Но я припоминаю, что вам, кажется, не понравились моя кожа или волосы.

— Нет, кожа у вас хорошая. Потому она мне и не нравится. По крайней мере для вашей задумки. Но, как уже сказала, мы сможем это исправить. Мы даже ваши волосы сможем исправить.

— Думаю, почти все можно исправить, если приложить усилия. Например, слегка освежиться. Что вы пьете?

— Простите. Хотите стаканчик?

— Скажем так, один сейчас будет в самый раз.

Бригитта открыла бутылку виски и плеснула щедрую порцию в стакан со льдом. Между тем все ее золотые украшения закачались в тщетной попытке отвлечь мой взгляд от декольте. Бригитта протянула мне напиток, и я поднял тост. Не считая лекарства в моей руке, она была именно тем, что я бы попросил доктора прописать.

— За вас и за оперу! Чем бы она там ни была. Судя по названию на афише, я, похоже, смогу позволить себе билет.

— Вы напоминаете одного комика, которого я когда-то знала. Он тоже считал себя смешным.

— Только вы так не считали.

— И не только я. Многие девушки не находили его смешным.

— На меня до сих пор никто не жаловался.

— Вы меня удивляете.

— Я над этим работаю.

— Поберегите дыхание. Разве не знаете — в театре не любят удивляться. Вот почему у нас проходят репетиции.

— Вроде той, на сцене?

— Да. Поет Лотте. Она замужем за композитором постановки, Куртом.

— Думаю, это многое объясняет.

— Вам не нравится ее голос?

— Нравится. И музыка тоже. Ценное напоминание о том, что мне нужно вызвать настройщика пианино.

— Так и должно звучать.

— Поэтому пьеса называется «Трехгрошовая опера»?

— Вы же детектив, верно?

— Так мне сказали на «Алекс».