Метрополис

На обратном пути я заехал в Пожарный департамент Берлина, чтобы повидаться с главным пожарным комиссаром Вальтером Гемппом. Это был доброжелательный, отзывчивый человек лет пятидесяти, чья модернизация пожарной службы и публичная приверженность левой Демократической партии Германии сделали его естественным союзником таких людей, как Гжесинский и Вайс. Гемппа сопровождал Эмиль Пухле, старший начальник пожарной охраны на Линиенштрассе и, по сути, заместитель Гемппа.

— Я попросил вас зайти ко мне, поскольку узнал от Вальдемара Клотца, что вы задавали ему вопросы о пожаре на заводе «Вольфмиум».

Клотц был начальником седьмой пожарной роты в Моабите, которому я позвонил после разговора с Ангерштейном, чтобы спросить, не нашли ли они следов поджога.

— Так точно, сэр.

Не желая упоминать, что получил информацию от берлинского гангстера, я решил не выдавать свой интерес, тем более что не делился еще этими подозрениями с Геннатом или Вайсом.

— Могу я узнать, почему?

— Зовите это рутинным наведением справок. Поскольку погибло не меньше пятидесяти рабочих, я решил проверить, нет ли там чего-нибудь для Комиссии по расследованию убийств. Какие-нибудь доказательства поджога.

— Да, разумеется. Что ж, мы не нашли ничего подозрительного. Вообще ничего. Наши следователи убеждены, что пожар начался из-за неисправного электрического щитка. Как только огонь разгорелся, появились все шансы на катастрофу. Осмий, который используют в производстве лампочек, содержит окись — тетроксид осмия, а он чрезвычайно огнеопасен. Еще он выделяет высокотоксичный газ, который и убил всех тех людей. На самом деле несколько моих офицеров до сих пор в больнице с поражением дыхательных путей. Даже через тридцать лет, прошедших с пожара на предприятии «Шеринг» в Веддинге, в этом городе по-прежнему не хватает респираторов. Хотя из-за того пожара погиб один из моих предшественников, Эрих Гирсберг. Так скажу, Гюнтер, как человек, которого часто во всеуслышание ассоциируют с НДП, я очень забочусь о безопасности рабочих в этой стране. И рабочие на «Вольфмиуме» не были исключением, несмотря на то что там, в основном, находились русские и поволжские немцы. Поэтому, если вы сами обнаружите что-нибудь, дающее мне основания заподозрить преступную халатность, это будет представлять для меня огромный интерес.

— Я понимаю, сэр.

— К примеру, у меня есть родственник, который работает брокером на Берлинской бирже. И он мне рассказал, что в последний месяц «Вольфмиум» проиграл крупный контракт «Осраму», одному из своих главных конкурентов. И что перед пожаром цена акций «Вольфмиума» упала вдвое. Я упоминаю об этом, поскольку страховая компания только что удовлетворила иск владельцев завода на сумму более миллиона рейхсмарок. Что с лихвой компенсирует любые убытки, которые они могли понести на фондовом рынке. Ясно, что сам я не могу расследовать это дело, но кто-то из полиции вполне может сделать выводы, и уже одно это способно стать основанием для дальнейшего разбирательства. Вы согласны?

— Да, сэр. Согласен.

Остаток дня я потратил на допрос нескольких мужчин, которых статья Бернхарда Вайса в «Тагеблатт» вдохновила заявить, что они — доктор Гнаденшусс. Трудно было поверить, что Эрнст Геннат ошибался относительно мудрости решения Вайса написать в газету о тех убийствах. Сомневаюсь, что даже Святая инквизиция приняла бы поступившие признания. Инстинкт подсказывал мне позвонить в психушку в Ульгартене, чтобы этих людей увезли в смирительных рубашках и подвергли старому испытанному лечению — получасовому поливу из пожарного шланга.

Единственным из этих пожирателей чужого времени, кто показался мне вменяемым, был самый молодой и, вероятно, самый странный.

Зигмару Грёнингу было всего пятнадцать, он учился в гимназии Лейбница на Врангельштрассе, которая находилась минутах в десяти ходьбы от места, где нашли искалеченное тело Фрёлиха. Паренек оказался одним из той компании школьников, обнаруживших труп. У Грёнинга были золотистые волосы, безжалостные серые глаза, высокий лоб, несколько самодовольный, насмешливый рот и выступающий подбородок. На нем был сшитый на заказ черный пиджак, черные бриджи, высокие черные ботинки на шнуровке, строгий белый воротничок и галстук, а также черное кепи в морском стиле с маленьким блестящим козырьком, который, вероятно, напоминал душу самого парня. Бесстрастный, бессердечный, с прямой спиной — он, наверное, казался всем падшим ангелом.