Метрополис

Через несколько недель меня перевели во второй батальон и по заключению врача признали негодным к окопной службе. Это стало для меня некоторой неожиданностью, поскольку, если не считать кашля, который оказался бронхитом, я чувствовал себя вполне здоровым. Потому вернулся во Фризе и принял командование штабной ротой. Там было гораздо спокойнее, или, по крайней мере, мне так казалось. Почти сразу произошло нечто, убедившее меня в том, что лучше вернуться в окопы и оказаться лицом к лицу с немцами. Однажды мне пришлось одолжить лошадь и поехать в ближайший полевой госпиталь из-за траншейной стопы[32], которая стоила мне ногтей на ногах. Это можно считать везением — для многих единственным лечением становилась хирургическая обработка, а иногда и полная ампутация. Как только меня вылечили, бригадный велел мне взять руководство расстрельной командой и исполнить решение трибунала, который осудил обвиненного в трусости валлийского капрала.

Его дело было мне хорошо известно, как и почти всем в Королевском уэльском полку. За день до того, как бросить винтовку перед лицом врага, капрал ходил на нейтральную полосу, чтобы забрать раненого сержанта. Того все считали мертвым, однако он очнулся и начал звать на помощь. Средь бела дня капрал перелез через бруствер и вооруженный лишь белым платком, которым размахивал перед собой, точно флагом, медленно двинулся через нейтральную полосу. Сначала немцы стреляли ему под ноги, пытаясь остановить, но он продолжал идти, и постепенно винтовки смолкли. Немцы признали огромное мужество этого человека.

Добравшись до раненого сержанта, капрал перевязал его раны, дал немного рома, затем поднял на спину и донес до своего окопа. Все свидетели говорили, что поступка храбрее не видели. Было чудом, что его не пристрелили за все эти хлопоты. Ему аплодировали даже немцы. Капрала можно было бы представить к медали, если бы хоть один офицер наблюдал случившееся.

Выживи сержант, все было бы хорошо, но на следующий день он умер от ран, и кто-то в бригаде оказался достаточно глуп и сообщил об этом капралу за несколько минут до начала немецкой атаки, когда и произошел инцидент с винтовкой. Вместо того чтобы оборонять окоп, капрал с отвращением отшвырнул винтовку и вернулся в штаб бригады, где его в конце концов арестовали.

Если бы ему достался адвокат получше, капрал мог бы уцелеть. В армейском приказе оговаривалось, что смертный приговор может быть смягчен, если поведение обвиняемого на поле боя было достойно подражания. По любым стандартам, героизма капрала более чем хватало, чтобы ему сохранили жизнь. Но на вопрос военного трибунала, почему он бросил винтовку, капрал ответил, что иначе пристрелил бы командовавшего ротой идиота-лейтенанта. Или кого-нибудь из генерального штаба, окажись они на пути. Хотя такой шанс вряд ли выпал бы, добавил капрал, поскольку, по его мнению, штабисты еще большие трусы, чем он сам. Любая угроза офицеру была отягчающим обстоятельством. Капрала признали виновным и приказали казнить на рассвете. Расстрельную команду собрали из вытянувших жребий солдат его же роты.

Конечно, я мог бы отказаться от этой обязанности, что означало бы неподчинение прямому приказу и подвело под трибунал меня самого. Кроме того, командование принял бы кто-нибудь другой, а результат неизбежно был бы тот же.

Как бы то ни было, по-прежнему хромая, я сумел навестить капрала в ночь перед казнью и оставил ему небольшую бутылку рома и несколько сигарет. Думаю, спал он не больше моего.

На рассвете мы отвели капрала на церковное кладбище, где приводились в исполнение смертные приговоры, и там в присутствии французского военного губернатора привязали к небольшому обелиску, установленному в честь жертв франко-прусской войны. Что показалось мне ироничным.

Утро было прекрасным. Я такого еще не видел в этой несчастной стране. Усыпанное цветами примулы вечерней кладбище вызывало в памяти восхитительное майское утро в Оксфорде. Я предложил капралу завязать глаза, но он упрямо тряхнул головой и, мужественно взглянув на своих товарищей, ободряюще кивнул, словно пытаясь придать им сил для выполнения приказа. Последними его словами стал батальонный клич: «Держись, Уэльс!» Человека храбрее я не встречал, что тоже показалось мне ироничным, поскольку его расстреливали за трусость. Однако парни сплоховали и промахнулись мимо картонной мишени, приколотой возле сердца капрала, поэтому мне, как командиру, пришлось добить бедолагу.