Метрополис

Он был прав.

Я обернулся к девушкам, но те успели меня рассмотреть, пришли к выводу, что я из полиции, и разбежались на все четыре стороны. Пришлось возвращаться к своему информатору.

— Понял, о чем я? — Он рассмеялся. — Раскусили тебя, как только ты мне фотографию всучил, сынок. На жизнь и так трудно заработать, а тут еще ты рыбу распугиваешь.

Я кивнул и устало отвернулся. Ноллендорфплац и моя постель были совсем рядом. Ужасно хотелось оказаться там. Одному.

— И еще кое-что, — сказал торговец. — Не думаю, что это он ее убил. Я о типе в шляпе.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что, по-моему, он не выглядел так, будто собирается кого-то убить.

— То есть?

— Ну, он насвистывал. Тот, кто собирается убить девушку и снять с нее скальп, не станет перед этим свистеть. Ведь не станет? Нет. Как по мне, свист — что-то беззаботное. С таким вряд ли выходят на тропу войны.

— Наверное, ты прав. Но просто из любопытства: не помнишь мелодию, которую он насвистывал?

— Нет. Тут, боюсь, без шансов. У меня слуха нет. Вот. Возьми сосиску. За счет заведения. Я не собираюсь их распродавать и скоро ухожу. Только даром пропадут.

Доедая сосиску, я вернулся во двор на Вормсерштрассе и в темноте споткнулся о короткие костыли и тележку из разряда тех, на которых передвигались по городу безногие или частично парализованные. Она напомнила мне об одной средневековой картине с потешными немецкими нищими в картонных коронах и с лисьими хвостами на спинах[26]. У нас в Германии всегда было жестокое чувство юмора.

Тележка была самодельной и примитивной, но у многих мужчин не оставалось иного выбора, кроме как пользоваться такими. Современные ортопедические кресла-коляски, которые производило Управление по делам инвалидов, стоили дорого, к тому же сразу после войны их частенько воровали. Возможно, именно поэтому мне показалось странным, что одну из подобных «каталок», как их обычно называли, просто бросили. Где тот, кто ей пользовался? А то, что чуть раньше я о нее уже спотыкался и почти сразу об этом забыл, многое говорило о моем собственном отношении к немецким инвалидам. Даже через десять лет после заключения мира берлинские ветераны-калеки оставались настолько вездесущими, что никто — включая меня — не задумывался о них. Они словно бездомные кошки или собаки — всегда рядом. Несколько монет, отданных на станции, были первыми, с которыми я расстался более чем за год.

Я поспешил вглубь двора, рассчитывая на бурные похвалы за мои недавние находки.

Комиссар Кернер уже ушел домой, оставив нескольких полицейских с Софи-Шарлоттплац помогать на месте преступления. Люди продолжали высовываться из верхних окон, чтобы понаблюдать за происходящим. Или это, или слушать радио. Ну, может, еще спать лечь. Я знал, какой вариант понравился бы мне больше других. Моя кровать казалась до того соблазнительной, что даже бутылка доброго рома и чистая пижама не сделали бы ее привлекательнее.

Ганс Гросс закончил фотографировать. Фрау Кюнстлер, накинув чехол на пишущую машинку, закуривала очередную сигарету. Вайс поглядывал на карманные часы. За ним приехал личный автомобиль с шофером, чтобы отвезти домой, и Вайс, похоже, собирался уехать. По крайней мере так было до тех пор, пока я не отвел в сторону его и Генната и не рассказал о том, что удалось выяснить на Виттенбергплац, а затем и более интригующие новости из «Какаду».

— Перед смертью жертва встречалась с женщиной, для которой иногда покупала наркотики, — объяснил я. — Американкой. Зовут Дейзи Торренс.

Вайс нахмурился:

— Так, почему это имя кажется мне знакомым?

— Возможно, потому, что она ждала человека, которого вы знаете лично, сэр. Его зовут Альберт Гжесинский.

— Новый министр? — уточнил Геннат.

— Если только у него нет брата-близнеца.

— Ты уверен? — спросил Вайс таким тоном, будто не столько сомневался во мне, сколько не верил своим ушам.

— Вполне определенно.

— Он действительно был с той женщиной на людях?

— Не только был, но и вился вокруг нее.

— Господи!

— Да кто такая эта Дейзи Торренс? — поинтересовался Геннат. — Никогда про нее не слышал.

— Актриса, — ответил Вайс. — Играла главную роль в недавнем фильме УФА «Мы снова встретимся на родине». Думал, ты интересуешься кинематографом.

— Фильм был никудышный, — сказал Геннат.

— Я в этом не сомневаюсь. Как бы то ни было, у Гжесинского роман с мисс Торренс, но до недавнего времени он проявлял крайнюю осторожность и не появлялся с ней на публике. Он, в конце концов, женат. Но живет с любовницей в Эйхкампе.

— Она дала мне адрес, — сказал я.

— Пока пресса игнорирует эту интрижку, но, если узнают нацисты, они с легкостью покончат с его карьерой статьями в «Дер Ангрифф». Им ничто так не нравится, как еврей, запустивший руку в трусики американской девушки. Особенно связанной с наркотиками. — Вайс снял пенсне, аккуратно его протер, снова водрузил на переносицу и бросил взгляд на меня: — Ты уверен насчет всего этого?

— Мисс Торренс сама мне сказала, — ответил я.

— Что она за женщина, по твоему мнению?

— Богатая сучка. Шикарная и бессердечная.

— Именно это я и слышал.