Метро

— Животное. Носорог.

— Ну скажи, что выйдешь сегодня… Скажи, что будешь играть… Сейчас и девчонки из кордебалета уже придут…

— Трахаешь там кого-нибудь, а? Зинку трахал?

— Боже, ну какие глупости! Я ей про искусство, а она мне… Зачем размениваться на мелких шлюшек, когда влюблен в приму?

— И что же ты мне тут про искусство, а, носорожина ты дрянная? Правду говори!

— Ты знаешь, как я сам устал от этого… От этого нейтралитета… От того, что искусство… Бла-бла-бла… Уже самому хочется лечь под кого-то… Понимаешь меня? Уже хоть под кого-нибудь.

— Не начинай. До спектакля осталось всего…

— Пусть красные, пусть коричневые, но пусть кто-нибудь один…

— Уж я тебя понимаю… Не надо.

— Надо.

— Не успеем.

Над ухом шикнули, и кто-то неуклюжий затоптался и закряхтел. Кто бы это и по чью душу ни пришел бы, он стоял сейчас под закрытой дверью — и жадно подслушивал. Было шесть минут до эфира.

— Успеем. Пусть уже кто-нибудь один. Кто придумал, господи, что искусство должно быть независимым?

— Ты мне ухо щекочешь. Аркаша.

— Кто придумал, что художник должен быть голодным? Идиот какой-то придумал.

— Согласна. И мне, знаешь… Уже хочется четкости. Однозначности. Жесткости. Хочется.

— Понимаешь меня, да? Пусть бы содержали уже нас, но пусть бы дали четкий кодекс правил, пусть бы цензора поставили — но один кто-нибудь. Тогда мы могли, например, «Трамвай» дать и «Чайку»… Или, наоборот, «Гамлета» и…

— Да! Да…

— В утешение, понимаешь? Искусство нам… С тобой…

— Тише… Вот так…

Стук в дверь.

— Добрый вечер! Аркадий Павлович! — голос был хриплый, низкий — и странно знакомый Артему.

— Кто? Кто там?!

— Господи…

— О, да и Ольга Константиновна там. Откроете?

— А… О! Товарищ майор! Глеб Иваныч! Какими судьбами? Сейчас… Сейчас. Чем обязаны? Открываем. Мы тут… Красили вот… Ольгу Константиновну. Перед спектаклем. Открываю уже.

Артем видел через щель: четыре пары подкованных сапог и шнурованные ботинки. Дверь раскрылась.

— О… Что происходит? Вы разве имеете право тут… С вооруженными людьми… Глеб Иванович! Это нейтральная станция! Мы всегда, разумеется, рады вам… Как гостю… Но что происходит?!

— В исключительных случаях. А сейчас как раз исключительный. Нам поступил сигнал. На станции скрывается шпион. Вот бумага. Все официально, от Комитета государственной безопасности. Известно, что он ведет незаконный радиообмен с врагом. Готовит диверсию.

Артем перестал дышать вовсе. Почему-то подумалось, что ведь ни у одного из четырех застреленных сталкеров наверху рации не было. Мина нашлась, а рация пропала.

— У вас есть люди, обладающие радиооборудованием?

— Куда? Стоять! Документы! — грянуло из соседней комнатенки. — Держи его!

— Это кто там?

— Сотрудник наш. По техчасти. Петр Сергеевич.

— Куда же вы, Петр Сергеевич?

Загрохотало, застонало. В щели показали брошенного на колени вислоусого Умбаха: один распластанный ус ему придавили шнурованным ботинком. Артем помолился, чтобы Умбах не стал смотреть в подсценный мрак. Чтобы Умбах от страха забыл продать сапогам Артема, а себе на вырученное купить жизнь.

— Ну-ка, ребятки, гляньте, что там у Петра Сергеича за барахло свалено…

— Это… Это профессиональное… Я инженер…

— Уж мы знаем, кто вы. Нам наводочку на вас дали. Теракты готовили?

— Упаси… Упаси! Я инженер! Я по техчасти! В театре!

— Забирайте этого губошлепа. На Лубянку поедет.

— Я протестую! — Аркадий от решимости дал петуха.

— Забирайте-забирайте. Подите сюда, Аркадий Палыч. На секунду, — голоса сместились далее по сцене, и оттуда уже тихо и очень разборчиво зашипело. — Слушай, мразь. Ты тут кого на груди пригрел? Ты думаешь, нам трудно сейчас будет и тебя заодно выдернуть? Прокатишься по Красной Линии до конечной, и никто тебя тут не хватится. И Оленька твоя… Твоя… Тронешь ее еще раз, хер отрежу. И яйца. Сам. Я умею. Герой, бля, любовник. Иди, шпиль свой кордебалет, а на Ольгу даже не смотрел чтобы. Понял? Понял меня, говно?!

— Я… П. П.

— Скажи: так точно! Так точно, товарищ майор!

— Так точно. Г-глеб Иваныч.

— Все. Иди. Погуляй.

— Куда?

— Куда хочешь. Пшел!

Заскрипела над головой сцена: сбитым, потерянным шагом. Не знал Аркадий Павлович, куда идти. Потом спрыгнул наземь, чертыхнулся. Зашаркал побито. Стало тихо: Умбаха уже подняли и увели, и кованые сапоги все ускакали с горизонта.

А еще время связаться с Дитмаром — прошло.

Снова стук в дверь. Теперь уже другой: грубый, хозяйский, без притворства.

— Ольга.

— А… Глеб. Глеб, я так рада…

— Я под дверью стоял. Рада она, сучка.

— Ну, Глеб. Он меня шантажирует. Не дает ролей нормальных. То одно, то другое… Держит меня на поводке, кормит обещаниями!

— Помолчи. Иди сюда.

Громко, сочно зачавкали. Со слышным трудом оторвались.

— Значит. Я сегодня ночью приду. У меня расстрелы вечером. Предателей тюкать будем. А меня после этого дела… На сладкое всегда. Так, что зубы сводит. Чтобы тут была и ждала. Ясно? И в пачке чтобы. Балетной.

— Я поняла. Я буду.

— И чтобы никаких не было. Аркаша там твой или…

— Конечно-конечно. Глеб… А что… Что за предатели?