Читаем Метла системы полностью

– Хм-м-м, – сказала она. Глянула на Антихриста. Потянулась к виниловой сумочке, вытащила из бокового отделения на молнии рисунок брадобрея со взорванной головой. Отдала рисунок Ля-Вашу. Тот усмехнулся.

– О, брадобрей, – сказал он. – Елки, может, она и кольцехвостая сука, но как же я от Линор торчу. Я типа реально храню надежду, что она не мертва, вообще-то, если честно.

Линор глянула на Антихриста.

– Как ты невероятно человечен, учитывая, что она твоя родственница. – Она не без труда дотянулась ступнёй до ноги и сердито ее пнула.

– Оу, – сказал Ля-Ваш.

Линор стерла пару капелек из дождевателей с кожи под глазами.

– Откуда это у тебя? – спросила она. – Ты же сказал, у тебя нет идей, где Бабуля. Или у тебя «идея» значит, ну, например, «ноготь пальца ноги»?

Антихрист подергал траву, глянул на сестру.

– Нет, «идея» значит «идея», но это, как ты могла заметить, не идея, это, скорее, некий рисунок. Скандальный рисунок Линор Бидсман, квинтэссенция ее небезызвестной школы палочно-палочно-огуречного символистского искусства. – Он улыбнулся, подправил волосы. – Помнишь рисунок с Джоном и папой, тот, рождественский? Когда Джон сказал что-то про мисс Злокач, что-то всяко смешное, и папа сказал, что если не можешь сказать ничего хорошего, так и не говори ничего вообще, а Джон указал на то, что то самое, что только что сказал папа, при богатейшем воображении «хорошим» никак не назовешь, то есть говорить это не следовало, а значит, в сказанном есть любопытное внутреннее противоречие? И Линор тогда дала нам тот рисунок: Джон и папа, и взрывающаяся голова папы, и кукурузная ректальная свеча? Абсолютно убийственный рисунок, по-моему.

– Но когда ты получил этот? – спросила Линор, глядя на телячью этикетку. Она вроде бы различила кактус в кляксе, окружавшей на рисунке склон холма.

– Он ждал меня в моем почтовом ящике по моем сюда прибытии, – сказал Ля-Ваш. – Обратно-безадресный, добавил бы я, и, любопытным образом, надписанный неразличимо неразборчивым Линориным почерком. Десять… одиннадцать дней назад. Я получил его одиннадцать дней назад, Линор. – Антихрист вдруг отхаркнул и сплюнул белое.

Линор предпочла не заметить плевок и тот факт, что голова Антихриста стала чуть заваливаться набок.

– Ты знаешь, что это такое? – спросила она.

– О, более чем, мы же такие, моя прелесть, – прошипел Антихрист ноге.

– Тогда, может, будешь пай-мальчиком и объяснишь, потому что, боюсь, я в полной растерянности, – сказала Линор, уставясь на этикетку.

Антихрист пососал алый глаз косячного окурка. Линор смотрела, как он изящно держит бычок очень длинными ногтями, избегая ожогов. Он ухмыльнулся Линор.

– Что бы ты сделала, если бы я потребовал сначала покормить ногу? – спросил он.

Линор глянула на брата, потом на ногу. Сказала:

– Я бы предложила сделку. Ты говоришь мне, что знаешь, то, что явно касается благополучия родственницы, которую мы оба типа любим, то, ради чего я, видимо, сюда и добиралась; ты мне это говоришь, и я в ответ не бросаю твою ногу к подножию холма и не толкаю тебя на долгие, потенциально опасные и, разумеется, весьма щекотливые скачкообразные поиски утраченного.

– Ой, ну зачем вот так-то, – улыбнулся Антихрист, непринужденно возвращая ногу на место и прикрепляя ремнями, что заняло где-то минуту. Вернув ногу, он сказал: – Этот рисунок типа отсылает к «Исследованиям», о чем, я уверен, ты, дипломированная хвастунишка, вспомнила бы первее меня, если бы подумала три секунды. Кажется, я припоминаю отсылку к странице пятьдесят четыре, примечание бэ, в переводе Энском и Гича [117]. Нам показывают рисунок: человек карабкается на холм, в профиль, он движется прямо, одна нога впереди другой, обозначает движение, он шагает вверх по склону, лицом к вершине, глаза обращены к вершине, все эти стандартные ассоциации с подъемом на горку. Эт цетера, эт цетера. То есть на рисунке человек карабкается на холм. И тут, помнишь, личный доктор Бабули Линор, Витгенштейн, вдруг говорит, мол, притерши коней, тафаришч, ведь рисунок так же четко, ясно и недвусмысленно изображает человека, который спускается с холма, одна нога выше другой, спиной вперед, эт цетера. Так же недвусмысленно.

– Блин, – сказала Линор.

– И тут нас приглашают прийти ко всем этим совершенно фекальным выводам о том, почему же мы машинально, лишь взглянув на рисунок, решаем, что чувак карабкается, а не скользит назад. Идет вверх, не сходит вниз. Полный, абсолютный маразм, и еще реально душераздирающая психологическая невинность, как по мне, и ты не можешь этого не помнить, учитывая тот отдельно взятый разговор с участием всех нас в «вольво», когда ты еще ходила в школу, когда Бабуля решила, что я плохой, и сказала, что меня следует «искоренить», и объявила о намерении больше ничего и никогда не дарить мне на Рождество. Так или иначе…

– Ну да, и здесь, с другой стороны, у нас вот эта антиномия, – сказала Линор, глядя на рисунок с брадобреем.

– Верно, – сказал Антихрист, отбрасывая крошечный шарик черного косяка. На секунду замолк, глядя в никуда. Линор посмотрела на брата.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги