Метель

Не успел доктор докурить своей папиросы, как Перхуша свалил березку, вырубил комель и стал заострять его на стволе березки:

—#Вот так…

Закончив дело, часто дыша, Перхуша вернулся к самокату и ловко загнал березовый клин под середину правого полоза. Нос его слегка поднялся. Перхуша разгреб под ним снег:

—#Таперича и помажем.

Доктор отдал ему склянку, а сам ловко распечатал упаковку бинта. Перхуша лег на бок рядом с полозом и стал обмазывать треснувшую часть мазью.

—#Это ж надо,#— бормотал он.#— Я на пенек налетал пару раз, ничего не лопнуло, а тут — раз, и как колуном… Вот зараза блядская…

—#Ничего, забинтуем, доедем,#— успокаивал его доктор, наблюдая.

Едва Перхуша закончил, доктор нетерпеливо оттолкнул его:

—#Ну-ка, примись…

Петруша откатился от полоза. Доктор, кряхтя, сел на снег, потом тяжело повалился на бок, приладился и стал ловко бинтовать.

—#Ты вот что, Козьма, стяни-ка трещину!#— пыхтя, выдавил он.

Перхуша схватился за носок, сжимая трещину.

—#Прекрасно… прекрасно…#— бормотал доктор, бинтуя.

—#Концы-то наверху надобно завязать, внизу срежет,#— посоветовал Перхуша.

—#Не учи ученого…#— сопел доктор.

Он крепко и ровно обмотал полоз, завязал концы вповерх, ловко заправил их под бинт.

—#Во оно как!#— улыбнулся Перхуша.

—#А как еще?#— победоносно прорычал доктор, сел, тяжко дыша, стукнул кулаком по фанерному боку самоката.#— Поехали!

Лошади внутри зафыркали и захрапели.

Перхуша вышиб клин из-под полоза, кинул топор в изножье, снял шапку, отер вспотевший лоб и глянул на припорошенный снегом самокат так, словно увидал его впервые:

—#А может, воротимся, барин?

—#Ни-ни-ни!#— Доктор обиженно-угрожающе замотал головой, поднимаясь и отряхиваясь.#— И думать не смей. Жизнь честных тружеников в опасности! Это, братец, государственное дело. Не имеем права мы с тобой назад повернуть. Не по-русски это. И не по-христиански.

—#Да это понятно…#— Перхуша нахлобучил шапку.#— С Христом. А как без него?

—#Никак, братец. Поехали!#— Доктор хлопнул его по плечу.

Перхуша рассмеялся, вздохнул, махнул рукой:

—#Воля ваша!

Откинул запорошенную полость, влез на сиденье. Доктор, пристегнув сзади самолично свой саквояж, уселся рядом с Перхушей, запахнулся с выражением удовлетворения на лице и чувства важной, успешно проделанной работы.

—#Как вы тутось?#— Перхуша заглянул под рогожу.

В ответ послышалось дружное ржание застоявшихся лошадок.

—#Ну и слава Христу. Н-но!

Лошадки заскребли копытами по протягу, самокат задрожал и тронулся. Перхуша выровнял его, направляя на путь. Глянув на лежащую впереди дорогу, оба седока сразу заметили, что за время возни с лыжей снег совершенно занес след от обоза, проехавшего по ней ранее, и дорога лежала впереди белая и чистая.

—#Во как снегу-то подвалило — гусём не утопчешь!#— причмокнул Перхуша, поддергивая вожжи.#— Пошли, пошли ходчей!

Но лошадей, скучавших все это время под своей рогожкой, не надо было погонять: они взяли бодро и побежали по мерзлому протягу, звучно выбивая дробь своими маленькими, коваными копытцами. Самокат резво пошел по свежему снегу.

—#Нам бы лог проскочить, а там, вповерх, дорога хорошая до самой мельницы!#— крикнул Перхуша, жмурясь от снежного ветра.

—#Проскочим!#— приободрил его доктор, пряча лицо в воротник и малахай и оставляя наружи лишь свой крупный нос, успевший слегка посинеть.

Ветер нес хлопья, крутил их впереди, стелил поземкой по дороге. Лес кругом был редковат, с заметными следами порубки.

Доктор увидел старый, сухой, видимо, много лет назад расколотый молнией дуб и почему-то вспомнил про время, достал часы, глянул: «Шестой час уж. Провозились как… Ну да ничего… По такому снегу быстро, конечно, не доедем, но уж за пару часов-то доползем. Надо же, угораздило налететь на эту странную пирамиду. Зачем она? Наверно, просто как украшение ставится на стол. Явно это не деталь какой-то машины или устройства. Обоз вез много таких пирамид, был гружен ими, а одна выскользнула, попала под самокат…»

Он вспомнил хрустального носорога в доме у Надин, носорога, стоящего у нее на этажерке с нотами, с теми нотами, которые она брала своими маленькими пальцами, ставила на пюпитр рояля и играла, перелистывая быстрым, порывистым движением, таким движением, которое сразу передает всю ее порывистую, ненадежную, как мартовский ледок, натуру. И этот сверкающий носорог с острым хрустальным рогом и тонким, завитым, как у свиньи, хвостиком всегда смотрел на Платона Ильича немного насмешливо, как бы дразняще: помни, ты не один ступаешь на этот хрупкий ледок…

«Надин уже в Берлине,#— подумал он.#— Там, как всегда, зимой нет снега, наверно, дождливо и промозгло, а у них на Ванзее и озеро зимою никогда не замерзает, всю зиму плавают утки и лебеди… Хороший дом у них, с этим каменным рыцарем, с вековыми липами и платаном… Как глупо мы расстались, я даже и не пообещал ей написать… Вернусь — непременно напишу ей, сразу напишу, хватит играть в униженного и оскорбленного… Я не униженный и не оскорбленный… а она чудесная, она очень хорошая, даже когда ведет себя как последняя дрянь…»