Метанойя

– Джем, а ты просто слушай, как Он зовет тебя, слушай и иди к Нему, и Он Сам тебя приведет.

– Вот это мне непонятно, Янка. Кто зовет, кого слушать, куда идти?

– Слушай сердце. А Бог-везде. И Он говорит с тобой через людей, через обстоятельства, через страдания, через радость, через всю твою жизнь. Ты только учись слышать. И видеть. Да, это очень трудно– разрыть всю грязь души и найти драгоценный алмаз. Но в этом алмазе и есть смысл жизни человека. А уж как Его искать– для того и церковь, и вера, и учение. Не надо воспринимать себя как эксклюзив. Ты самый обычный человек, и у тебя точно такие же проблемы, как у большинства людей. И на все эти вопросы давным-давно даны ответы. Но мало их просто знать, их надо пережить, прочувствовать, чтобы они стали твоими,– для этого и дана жизнь.

– А ты откуда все это знаешь? Мне даже удивительно, что ты говоришь на эту тему.

– Джем, знать-мало, знание мертво, пока ты не оживишь его в жизни. Я точно так же как и ты, только в самом начале пути, и пока я больше падаю, чем иду. Но я хочу идти. И я верю, что Господь мне поможет. И ты тоже верь– и все у тебя получится с Божьей помощью. Проси Его, и Он услышит.

Она немного помолчала и добавила.

– Вот, в общем-то, что я хотела тебе сказать. Время уже позднее, давай закругляться.

– Хорошо. Спасибо, что позвонила. Не знаю почему, но этот разговор сильно поправил меня, а то такая тоска было накрыла.

– Послезавтра…нет, точнее, уже завтра, Лисичку хоронят. Ты придешь?

Я на секунду крепко зажмурился и стиснул зубы, чтобы избавиться от потрясающе-реального видения лежащей на мокром асфальте фигурки в белом плаще, но сразу мне это не удалось. Молчание затянулось, и Янка переспросила:

– Джем, ты слышишь меня? Я спросила: ты придешь на похороны?

– Нет, Янка, я не могу. Извини. Это выше моих сил. Я могу помочь деньгами ее матери, но на похороны не пойду.

Янка не стала настаивать.

– Хорошо. Нет так нет.

– Я зайду к тебе завтра, передам деньги для ее матери.

– Сам не хочешь к ней зайти? Это ведь проще было бы.

– Нет, Янка, пожалуйста, не проси. Понимаю, что это выглядит малодушно, но я действительно сейчас очень слаб для такого испытания.

– Я понимаю. Не волнуйся. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Созвонимся днем, хорошо?

– Да. Пока.

Я молча посидел в темноте, обдумывая разговор. Почему-то вспомнились рассуждения Эдварда по поводу окружающей реальности, и я усмехнулся. Эдварда уже нет, его сознание перестало поддерживать существование этого мира, но на самом мире его отсутствие ровным счетом никак не отразилось. Наверное, это был достаточно болезненный удар по его самолюбию, если у него оставалась возможность осознать сей факт. Или там, куда он ушел, уже не до самолюбия? Да, права Янка, прав Ангел– человек достоин лучшей доли, чем просто сгнить в земле и разложиться на атомы. В противном случае он должен быть несчастнее всех животных, ибо в отличие от них знает, что умрет. Но если смерть является лишь точкой перехода в другой мир, то вся наша жизнь имеет цель подготовиться к ней. Хотя нам почему-то кажется, что здесь, на земле, мы вечны, и стараемся забыть о смерти. Может быть, эта подсознательная уверенность в собственном бессмертии и есть залог вечной жизни? Вопреки навязчивым доводам разума о неизбежности смерти душа знает, что она не умрет, и не хочет мириться со смертью. Но тогда получается, что ответственность, которую возлагает жизнь на людей, не просто огромна, она поистине безгранична. А жизнь– бесценна, но не тем, что мы привыкли считать ее содержанием, а именно своим продолжением. И в этой нынешней жизни имеет высший смысл только то, что делается для вечности, а стало быть, для Бога.

Этот вывод показался мне настолько ясным и естественным, что даже стал странно, как я раньше обо всем этом не задумывался. И если с этих позиций сейчас рассматривать мою жизнь, то окажется, что я не просто не сделал ничего для вечности, но, наоборот, всеми силами упирался, лишь бы этого не делать. Эта мысль оказалась такой мрачной и тяжелой, что я малодушно поспешил ее отогнать, решив, что сейчас у меня не то состояние для погружение в глубины собственной души. И без того было тошно, тем более что тело, встревоженное попытками души воспарить к высшим тайнам бытия, истерично вопило каждой клеточкой, требуя возвращения к делам более прозаическим. Например, к оранжевым ампулам, без ущерба пережившим обыск. И я вдруг понял, что все только начинается: знать цель еще не значит достигнуть ее, когда путь усеян такими людоедскими ловушками, избежать которых выше человеческих сил. Все прекрасные мысли о вечности и истине тут же поблекли по сравнению с властню ворвавшимся в сознание воспоминанием о мучительно-сладостном экстазе «прихода», когда блаженная истома буквально переламывает каждую косточку, каждый суставчик восхитительной болью и горячая волна ударяет в мозг, вырываясь со стоном наружу, а ты растворяешься в бесконечной нирване небытия.