Метанойя

– Да, Власов ездил к ней, но дома не застал, она на работе была. Мы ее завтра с утра навестим и допросим. Не думаю, конечно, что это тебе поможет. А если она станет тебе ложное алиби обеспечивать, то себе только большие неприятности заработает. Ведь это все проверяется. Ну ладно, отдыхай.

Меня отвели обратно в камеру, куда вскоре принесли почти новый матрас и синее казенное одеяло. Толстый сержант пояснил мне насчет передачки, которую принес Сергеев.

– Сразу все я тебе в камеру не отдам. Вот, возьми пакет сока, печенье, чипсы, шоколад, туалетную бумагу. Сигареты у тебя пока есть. Все остальное я положу на вещевку– чай, сахар. Если что-то понадобится– скажешь, тебе выдадут. Захочешь чаю, мы тебе заварим.

Я пробурчал.

– Спасибо. Если нужно, возьми себе пачку сигарет.

– Благодарю. И если ты не против, чайку чуть отсыплю.

– Хорошо.

– Ну все, если что нужно будет, стучи в «кормушку».

Он закрыл дверь, оставив меня наедине со своими бедами. Боль ломки, чуть отступившая во время движений, вновь навалилась на меня, стоило только улечься на матрас. Снова пробрал озноб, и я с головой завернулся в одеяло, тщетно пытаясь согреться. Но так стало еще хуже, потому что дольше десяти секунд я не мог оставаться в одном положении. Колени так страшно тянуло, что я, наверное, был бы рад согласиться, чтобы мне вообще отрубили ноги. Тут еще добавилась ноющая боль в позвоночнике, и я проклял все на свете– мучения ревматиков в плохую погоду не шли ни в какое сравнение с моими. Я пытался отвлечься, считая до тысячи, но едва досчитал до трех десятков, как был готов выть в полный голос от раздражения. В довершение ко всему меня пробрал жуткий понос, и каждые десять минут я срывался с матраса и забирался на унитаз, получая облегчение на короткое время, а потом все начиналось сначала. По моим прикидкам, миновало не менее десяти часов моих мучений, но по донесшимся из дежурки сигналам точного времени, передававшим по радио, я понял, что сейчас восемь вечера, а стало быть, прошло всего лишь три часа. Сигареты не помогали– я высаживал их одну за другой, совершенно не накуриваясь и испытывая лишь отвращение, с единственной целью хоть как-то убить время. Я знал, что мне надо хоть немного поспать, иначе я сойду с ума, но сон и не собирался приходить. Стоило только прикрыть глаза, как сознание властно захватывало видение шприца, наполненного бесцветным раствором, и все внутри буквально завязывалось в узел от невозможности утолить сумасшедшее желание уколоться. Кто там что говорил про реальность? Реальна только боль, такая, словно меня вывернули наизнанку и подвесили над огнем. А все остальное, весь этот идиотский мир– действительно только гротеск, странная фантазия стимулированного мозга. Закончился допинг– закончился мир. И есть ли в нем хоть капля здравого смысла? Я вдруг отчетливо понял, что за один– единственный укол подпишу Сергееву любое признание. И как только эта мысль выкристаллизовалась, я уже не мог избавиться от нее. Больной мозг, как взвесившийся компьютер, начал выбрасывать самые фантастические варианты возможной добычи кайфа из моего тайничка– начиная от переговоров и торга со следователем и кончая подкупом дежурной смены изолятора. Психоз нарастал с такой скоростью, что я почти перестал контролировать себя, подчиненный лишь идее кайфа. Срочно требовалось хоть чем-то занять мысли, переключить их хотя бы на время, но мне никак не удавалось это сделать, и огромный дикий зверь, грызущий мою душу, вот-вот был готов вырваться наружу.

Я вскакивал, пытался делать какие-то физические упражнения, приседать, отжиматься, лишь бы отвлечься, снова падал на матрас, заворачивался в одеяло, скрипел зубами и шепотом матерился. Так плохо мне, пожалуй, еще никогда в жизни не было– как будто разом предъявил к оплате все долговые расписки, которые я щедро раздавал, не задумываясь о последствиях. И сразу выяснилось, что должен-то я во много раз больше, чем способен отдать.

Но, видимо, мозг все-таки не выдержал перегрузки и на какое-то время отключился, уронив меня в темный колодец без дна. Блаженное забытье, в котором нет ничего– ни боли, ни радости, ни добра, ни зла, непостижимое и невыразимое… Очень похоже, что концепция нирваны зародилась у древних индусов как раз в периоды абстинентных ломок, когда заканчивались запасы амриты. Во всяком случае, тот, кто вывел понятие шуньи, явно на собственной шкуре испытал то ощущение пустоты, перед которой отступают все кажущиеся такими нерешаемыми проблемы.

Я не знал, сколько времени так прошло,– то ли доли секунды, то ли годы. Вернувшееся сознание принесло с собой боль и неудовлетворенную жажду. Все тело было покрыто холодным липким потом, запах которого вызывал отвращение, словно вся грязь, годами копившаяся внутри, вдруг полезла наружу. Не в силах разлепить глаза, я наощупь нашел сигареты и, зажав губами одну, чиркнул спичкой. И вдруг понял, что в камере есть кто-то еще.