Месть ведьмы

— Что ведьм не любишь, я уже поняла, — тихо заметила она. — Через них, могет быть, и остальным житья нет. Только, думается мне, причина здесь глубжа кроется. Оттого и приехала я к тебе: знаешь, я ведь половинка от человека да дриады, и Сечь люблю, невзираючи на диких её обитателей. Больно мне слышать, как изводишь ты созданий диковинных, да токмо и за тебя больно, — вздохнула Каля. — Расскажи мне, светлый шляхтич, какая хворь-безумие тебя терзает? Можа, вдвоем справимсси? Сам знаешь, девка я дурная, да тебе не ровня, однак, можа сгодится тебе и мой бедный умишко? Все одно, коли не заладится у нас дело, так лучше знать заранее о причине разладу. За оружье, — криво ухмыльнулась Сколопендра, — я завсегда успею хвататься. Да и помню я ишшо комес, как ты мне когда-то жизнь спас, чтобы не бить в спину.

Казимир снова шлепнул тряпку в ведро с ледяной водой и, пошарив там, выудил новую. Покрасневшие от пьяной бессонницы глаза испытывающе смотрели на Калю.

— Так вот зачем ты ко мне приехала, — проговорил, наконец, он, опираясь спиной о высокую подушку. — Опять лезешь в дела не свои, окаянная ты всеспасительница. Да лезешь, не подумав. Как всегда.

Калю кольнуло воспоминанием — кажись, ее уже называли так, и даже, могет быть, сам комес. Казимир тем временем сложил тряпку и устроил ее на своем лбу.

— Замуж бы тебе, — неожиданно сказал он, заставив Калю подскочить на месте от изумления. — Мужа, да детей побольше. Шибко, смотрю, инстинкт материнский в тебе развит, да излить тепло душевное не на кого. Это ж надо выдумать — чудов лесовых защищать! А знаешь ты, что чуда эти не просто живут — они еще и едят? Выходят из Сечи, да и расползаются по всем землям человечьим. И хорошо бы, какой мракоборец выследил да убил. А пока не выследит, много ль доброго сделает то чудо? Ты мать, у которой страх дите сжевал, видала? А мне вот частенько видеть приходилось, особливо из тех деревень, что ближе всех к Сечи стоят. Мои-то земли вокруг нее, проклятой, расположены.

Видя, что Сколопендра с пылающими от возмущения щеками желает что-то сказать, комес предостерегающе поднял руку с тряпкой.

— Погодь, я еще не закончил. Слушай уж, раз пришла. Не дело, когда посреди земель твоих — территория, над которой ты не властен. Цельное вражье войско пройдет, никто и не заметит — так с Сигирдовым отрядом было? Запамятовала, небось? А я помню, и зло разбирает, как приходится припоминать. Должно быть дороге, а как ей быть, когда любая стрыга или лешак при ней пастися станут? А разбойничкам — тем и вовсе ходу быть не должно, ни на моих землях, ни где еще, — голос его посуровел. — Леса мои, говоришь, кровавыми стали? А когда шайка здоровенных мерзавцев, коим в мастерской бы трудиться или землю пахать, вырезает цельные обозы, это на землю водица льется? Когда одинокий кмет с женою либо дочкой до соседнего села проехать не может — налетит такая ватага, и… сама понимаешь. Налетала небось с ватагами-то? Видала, что бывает?

Сквозь сжатые вокруг тряпицы пальцы Казимира на одеяло потекли струи теплой воды.

— Я не сразу лютым стал, — тише проговорил он, нежданно смягчаясь. — Три недели по краю гонцы ездили с распоряжением моим — иль прийти с повинной всем вашим, сколько их на моих землях промышляет, или уйти совсем. Одного гонца поймали, ведаешь ли, что с ним сотворили? О чем говорят тебе слухи? Нет, Каля. Советовали мне наказывать разбойничков, чтоб иным неповадно было. Я послушался доброго совета, и все верно — нет более разбоя в землях моих, везде один и тот порядок, законами королевства установленный. И ежели уж суждено моим лесам быть кровавыми, пусть это будет кровь отступников, а не честных кметов и их жен.

Комес откинул голову на подушку, прикрыв глаза. Свежую тряпицу за мгновение до этого он положил на лоб.

— Говори, что хотела, — молвил он, не открывая глаз. — И иди себе уже. Переночуешь у меня, а завтра поедешь с миром. Мне представлялось, спешное у тебя ко мне дело, а ты сюда явилась обиды старые вспоминать да в дела мои лезть. Не дозволенно такого никому и ты не особая.

Поминать разозленной Сколопендре дела свои было все равно, как сунуть палку в гнездо гадючье, да пошуровать там как следует. Поднялась Каля на ноги, и как ни горели у неё скулы, а губы ни кривились, едва не выталкивая слова обидные, совладала с собой.