Месть в домино

— Петер, — эксперт тронул Фридхолма за плечо, и тот обернулся, придерживая дверь, — я вот что подумал. Этот физик… Если он действительно физик… Посмотри на сайте университета. В Бостоне хороший университет. Попробуй найти физика, интересующегося оперой. Думаешь, таких там много?

— Попробую, — вяло согласился Фридхолм. Ему в голову пришла другая мысль, и он старался ее не упустить, пока не дойдет до своего стола и не запишет на листке бумаги то, о чем только что подумал. Тоже безумная идея, как и предложение Ландстрема, но если нет ничего больше…

Номер 12. Премьера

— Я тебе звонила на мобильный, почему ты не отвечал, ты же знаешь, я волнуюсь, а мне сейчас нельзя, а ты отключил телефон, будто тебе все равно, как я сегодня спою, пять минут до выхода, а ты вдруг являешься, как ни в чем не бывало, чего от тебя хотел этот полицейский?

Я выслушал длинную тираду, подошел к Томе, взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы — при всем народе, если, конечно, можно считать народом двух гримерш, Ализу и Кэт, делавших вид, что ничего особенного не происходит, и маячившего за дверью старшего инспектора Стадлера, который, напротив, старательно изображал, что происходит нечто из ряда вон выходящее.

— Ты сотрешь мне помаду! — воскликнула Тома и отступила на шаг. — У тебя на пальцах остался грим, а у меня нет времени опять краситься!

— Все в порядке, мисс Беляев, — подала голос Кэт. — Губы я вам сейчас подкрашу.

— Мисс Беляев, ваш выход! — вскричал динамик голосом помощника режиссера Летиции Болтон. — Миссис Барстоу заканчивает арию, прошу вас.

— Поговорим потом, — сказала Тома и неожиданно перекрестилась. Я произнес «Аминь!» и, взяв Тому под руку, проводил к двери, а потом мимо посторонившегося Стадлера по длинному коридору к выходу в кулисы. Суета здесь была страшная, бегали статисты в форме матросов неизвестно какого флота, мне почему-то казалось, что не было у шведов в восемнадцатом веке таких красных лампасов на штанах, но, видимо, художник все-таки справлялся по историческим книгам. А еще в узких проходах толпились какие-то неизвестные личности в цивильных костюмах. Может, они работали в театре, а может, были родственниками хористов, солистов или оркестрантов, получившими заветные контрамарки без места и вынужденными поэтому околачиваться там, где, как они считали, на них меньше всего обратят внимание. И точно — не обращали. Если среди них был тот, кто принес в кармане настоящий нож… хотя как он мог пронести хотя бы вилку через один из металлоискателей… что за мысли лезли мне в голову, но пока я об этом думал, Тома оказалась вдруг на сцене, будто частица, преодолевшая единым квантовым скачком потенциальный барьер.

Оркестр энергично отыграл короткую вступительную мелодию — она еще несколько раз будет повторяться в третьем и четвертом актах, — и Тома пропела таким чистым, сильным и высоким голосом, что у меня перехватило дыхание:

— Segreta, ascosa cura che in cor desto…

Все в порядке. Голос звучит, Тома в роли, можно успокоиться и слушать.

Кто-то взял меня за локоть и крепко сжал. Я обернулся — конечно, это был вездесущий Стадлер, он, должно быть, воображал, что я могу смыться от него в это оперное прошлое, в Европу, которой не существует и не существовало на самом деле. Сомма, конечно, был хорошим либреттистом, театр понимал, а потому жизненной правды в этих рельефных сценах было не больше, чем в картинах Тинторетто или Веронезе, изображавших реальность не такой, какая она была на самом деле, а такой, какой они ее видели — раз в сто более яркой, раз в сто более живой и раз в двести более энергичной, чем на самом деле.

— Как по-вашему, — спросил я, — может кто-нибудь сейчас выйти на сцену, незаметно для окружающих подойти к Амелии или Густаву, вот он стоит в матросской форме, изображает собственного подданного…

— Помолчите, — бросил Стадлер, — у вас почему-то странная особенность: вы молчите, когда надо говорить, и говорите, когда надо молча наблюдать и делать выводы.

— Какой же вывод вы сделали сейчас? — спросил я с любопытством и попытался освободить свой локоть, но это было так же невозможно, как высвободиться из пасти крокодила.

— Пойти и убить может кто угодно, никаких проблем. Например, вот за тем задником, никто на сцене не увидит, верно? А потом выйти…

— В последней картине нет такого задника, это сейчас, в жилище колдуньи…

— Понимаю. Ну, все равно. Я хочу сказать, что подойти и ударить кого угодно ножом не проблема. Но вот сразу после этого… Здесь, в кулисе, трафик, как на первом федеральном шоссе в час пик.

— Вы это только сейчас поняли?