Месть Аскольда

Но багатуру тоже не спалось. То, что сообщил урусский князь, встревожило Субудая не на шутку. Он дважды допрашивал урусского князя, и тот каждый раз повторял одно и то же, ссылаясь на подслушанный им разговор галицкого князя и его дядьки. Неужели Даниил и вправду намерен мириться со своим злейшим врагом Михаилом? Если это случится, дорога на Запад им с Батыем закрыта. Что же делать?..

Субудаю надоело ворочаться, и он выполз из своего шатра. Тоже долго смотрел на черный запад, на блеск искрящегося неба. Но небеса молчали, оставляя немой вопрос полководца без ответа. И тогда его большая круглая голова повернулась на юг. И тотчас в мыслях возникли виденья, напомнившие ему еще времена похода Великого хана. Словно стены непреступной крепости, преградили им тогда путь горы снежного Кавказа.

На восток путь заказан. По покоренным землям дважды с мечом не ходят. Оставалась одна дорога. И еще — терпение. Этот безземельный урусский князь, кажется, весьма преданно ему служит. И он должен выполнить его волю — не дать соединиться Даниилу и Михаилу. За это он получит дорогую награду.

…Приказ своего нового хозяина лукавый князь обдумывал всю дорогу. Но так до самой Черниговской земли ничего и не придумал. И только вопрос сопровождавшего его слуги: «Куда поедем: в Чернигов али на деревню?» — натолкнул князя на одну мыслишку.

— Кто в Чернигов, а кто — в деревню! — воскликнул он.

* * *

— Стой! — неожиданно радостно воскликнул Путята, подняв руку. Спрыгнул с коня и, ударив шапкой о землю, повалился на колени: — Милая, родная землица! Уж и не чаял я с тобой свидеться. А ты вот она, вновь передо мной. Слава Тебе Господи! Теперь и помирать не страшно, — купец яростно перекрестился, потом припал к земле губами.

Путники с удивлением поглядывали по сторонам. За спиной — глухой лес, который они только что миновали. Перед ними — бескрайнее поле с дубом-исполином посредине. А у дуба — гладкий, как галька, камень. Только величиной с пол-избы. Как он сюда попал? Одному Богу известно.

— Не этот ли камень пометил нашу земельку? — спросил Аскольд поднявшегося с колен Путяту.

— Он, милый, он, — глаза купца блестели, как у молодухи при виде статного дружинника. — Лежит, истукан. Ступай, погляди на него, — показал он пальцем на валун, — чья-то рука там морду выбила — ну истинный идол стал!

Аскольд приблизился к камню. И точно идол. Огромные, с тарелку, глазища. Рот от уха до уха. Разомкнись пасть — даже коняга в ней сгинет как миленький. Но не это удивило Аскольда. Налилось вдруг тело силой небывалой! Откуда?! Преобразился Аскольд.

Когда вернулся, даже Путята его не узнал. Брякнул, не сдержавшись:

— Что с парнем-то нашим случилось? Аж светится весь, точно жених на свадьбе. Богатырь, да и только! Уж не землица ли родная так преобразила тебя?

Но ничего не ответил козелец, только загадочно улыбнулся. Действительно, этот камень вдруг напомнил, что встреча с любимой близка. Ему показалось, что он уже держит в объятиях свою ненаглядную, целует дорогое, милое, такое прекрасное лицо. И вдруг другая мысль, словно ушат холодной воды, оглушила его: «Василий! Как опечалится Всеславна, узнав, что я вернулся один. Василий, где же ты?..» Почему-то вспомнились глаза того уродца. До боли знакомые, наполненные мольбой. Почему он его не позвал?

— Это не князь! Не князь! — невольно вырвалось из его груди.

— Что ты сказал? — спросил Путята, увидев, как сник вдруг Аскольд. — Князь? Ты позвал князя? Какого князя?

Аскольду ничего не оставалось, как рассказать Путяте о своем видении.

Купчина выслушал, потом покачал головой:

— Допускаю, что лицо могли изуродовать. Но куда делся язык? Достаточно было ему крикнуть тебе… Не убивайся. Разве мало ты в жизни встречаешь людей, похожих друг на друга? Думается, жив твой князь. Только не там мы его искали. Вернемся, Бог даст, я торговых людишек многих знаю. Всех повидаю, в этом мое слово. Да развяжу свой кошель. Они и под землей его найдут. Так что не печалься. Был бы жив, и тогда твой князь от нас не уйдет… Как там, кстати, мой поживает?..

* * *

Михаил Всеволодович, сын Чермного, пребывал в этот день в хорошем расположении духа. Наконец-то вернулся к нему из ссылки его старый друг и верный товарищ, умный, но языкастый и упористый боярин Федор.

Они в гриднице вдвоем. Маленькими глотками потягивают хмельной медок и говорят, говорят, словно пытаются восполнить потерянные годы. Разговор ведется вокруг княжеских сыновей: Мстислава, Симеона и Юрия, но особенно — вокруг Ростислава, которого Федор первым держал на руках и вложил потом всю душу, чтобы сделать из юноши в будущем достойного владыку.

— Князь, а куда запропастился брательник твоей дорогой женушки? — внезапно спросил Федор.

— Черт его знает, — ответил Михаил, отхлебнув хренового кваску. — Был он в Козельске, это мне ведомо. Видать, сложил, как и многие козельцы, свою непутевую голову в нашу дорогую землицу. Царство ему…

— Рано, князь, ты его хоронишь, — перебил Михаила Федор. — Мне ведомо, что его живехоньким видели надысь в Чернигове.

Глаза князя расширились.