Месть

Она не знала, что теперь делать. Она не могла больше думать, мысли ее застыли, как те фотографии, что лежали у нее на коленях. Она больше не разглядывала их. Ей было трудно повернуть голову.

Где-то, совсем неподалеку отсюда, рушились судьбы и разбивались сердца. Она чувствовала себя совершенно опустошенной, словно от ее души и тела осталась одна оболочка. Скоро она перестанет существовать. Исчезнет даже оболочка.

Она склонила голову и горько зарыдала. Мучительно сознавать, как разрушается ее психика и надвигается безумие.

Она протянула руку к окну, словно хотела прикоснуться к восходящему солнцу. Пальцы ее провели по стеклу, отделяющему ее от жизни. Широко раскрытыми глазами она смотрела на видневшиеся вдали деревья. Голые ветви на фоне кроваво-красного неба походили на кровеносные сосуды, снабжающие кровью ее мозг — корявые, сухие и жалкие. Они нуждались в любящей руке природы, и для них настанет весна. Но для нее уже ничего не будет, совсем ничего.

На следующее утро в половине десятого Кирстен вывели через черный ход Скотленд-Ярда, посадили в машину и повезли в суд. Там ее ждали Джеймс Хеллерман и Эрни Шор, адвокат по уголовным делам. Через час после того, как объявили сумму залога, Хеллерман отвез ее домой.

Когда они приехали, он вошел в дом вместе с ней. Кирстен была бледна и устала до изнеможения, но все же выглядела лучше, чем вчера вечером. События после девяти утра круто изменились, чем и объяснялись ее временный душевный подъем и радостное ощущение свободы. Голос на кассете опознали — он принадлежал тому самому человеку, который дал показания против нее. Поэтому Эрни Шор довольно легко убедил мирового судью, что Кирстен, как она и утверждала, — жертва преступного сговора. Когда они покидали здание суда, Шор шумно ликовал, уверенный в том, что скоро с Кирстен снимут все обвинения.

Трудно сказать, понимала ли Кирстен все, о чем говорилось, но щеки ее чуть порозовели, и, если Хеллерман не ошибался, в глазах засветился слабый огонек надежды. Однако пока никто из них не знал, что за человек давал показания, хотя Ковски сам препроводил его назад в Скотленд-Ярд, как только опознали голос, записанный на пленку.

Теперь, когда Кирстен разжигала камин, Хеллерман предложил ей приготовить что-нибудь поесть. Улыбнувшись, она отказалась и продолжала возиться с камином, пока в нем не разгорелось веселое пламя.

Наконец, Кирстен села в кресло. Хеллерман ждал, что она заговорит, но Кирстен молчала. Тогда он сказал:

— Кто бы ни был этот человек, ясно, что именно он снабжал Диллис Фишер информацией. Но он ли совершил эти убийства — это другой вопрос. Возможно, уже сегодня к концу дня мы узнаем кое-что еще. То, что он споткнулся на таком пустяке, как магнитофонная запись, никак не вяжется с блестящим осуществлением убийств. Однако за эту небрежность ему придется дорого заплатить.

— Как вы думаете, — тихо спросила Кирстен, — есть ли надежда, что меня оправдают до завтрашнего слушания в суде дела об опекунстве?

Загорелое лицо Хеллермана выразило сострадание и восхищение. Поистине удивительно, что она, несмотря ни на что, беспокоится прежде всего о Лоренсе.

— Сомневаюсь, — сказал он. — Даже если каким-то чудом вас сразу же оправдают, может возникнуть еще одно осложнение. Лоренс думает, — нет, он убежден, — что Руби как-то связана со всем этим. После того как Лоренса вызовут в полицию, Руби тоже допросят, как его мать… Впрочем, мне незачем объяснять вам это…

Он заметил, как побледнела Кирстен. Она вдруг прикрыла рот рукой и помчалась в ванную.

Ее довольно долго не было, и Хеллерман подумал, не надо ли пойти и посмотреть, все ли с ней в порядке. Впрочем, он знал, что никто не может помочь женщине на ранней стадии беременности. Хеллерман очень сочувствовал Кирстен: сейчас на нее обрушилось слишком много. Неудивительно, что она чуть не потеряла сознание, когда ей предъявили обвинение. Страшно подумать, как испугалась она в тот момент за себя и своего ребенка. Хеллерман был уверен, что Лоренс не знает о беременности, он и сам узнал об этом от полицейских после того, как Кирстен осмотрел врач. Пока он никому об этом не скажет — не в его правилах вмешиваться в такие интимные дела.

Когда Кирстен вернулась, осунувшаяся и измученная, Хеллерман ласково улыбнулся ей.

— Как Лоренс? — спросила она.

— Сегодня я с ним еще не разговаривал, — ответил Хеллерман, — но вчера он очень волновался. Его, конечно, тревожит завтрашнее судебное слушание, но прежде всего сейчас он беспокоится о вас.

— Передайте ему, что со мной все в порядке, хорошо? Скажите, чтобы Лоренс не волновался за меня.