Монах, чьё тело было до того скрыто лежанкой и женскими бёдрами, утомлённо поднялся на ноги и зашлёпал к столику в дальнем углу. Взял полотенце, насухо вытерся и швырнул скомканный кусок ткани в окно, чуть не попав в отпрянувшего Змеёныша. Потом преподобный развратник потрогал пальцем чайничек, стоявший на переносной жаровне, счёл его достаточно тёплым и принялся наполнять две крутобокие чашки вином или чаем — в зависимости от того, что изначально крылось в нём. Сам монах был явно немолод, но жилист, сухопар, и при каждом движении узкие жгуты мышц так и играли на его тощем, отнюдь не измождённом теле. Когда над чашками закурился лёгкий парок, монах искоса глянул на толстушку, в изнеможении раскинувшуюся на лежанке, недовольно поджал узкие губы и полез в валявшуюся рядом котомку. Некоторое время рылся там, наконец извлёк бумажный пакетик и вытряхнул себе на ладонь маленькую пилюлю. Подумал и вытряхнул ещё одну. После чего с пилюлями в одной руке и чашкой в другой направился к своей подружке.
— Выпей, родная, — сладким голосом пропел монах, протягивая снадобье женщине. — Выпей и давай-ка ещё разок сыграем с тобой в «тучку и дождик»! Ну что же ты?!
— Отстань, неугомонный! — Женщина махнула в сторону приставучего дружка рукой, что далось ей с трудом. — Не могу больше!
— Не тревожься, булочка! — донеслось до Змеёныша Цая. — Кому, как не тебе, знать: мы, златоглавые архаты,[15] люди запасливые! Проглоти два зёрнышка «весенних пилюль» — и будешь готова предаваться любовным утехам до самого рассвета!
Что ответила женщина, Змеёныш Цай не услышал: топот множества ног по ту сторону забора разом заглушил всё.
Через мгновение щеколда на воротах отлетела в результате мощного удара снаружи, сами ворота широко распахнулись, и во двор ворвался десяток стражников — таких же бритоголовых, как и владелец замечательных «весенних пилюль», но гораздо больших размеров. Внушающие почтительный трепет силачи, способные с одного удара перерубить пополам коня той самой алебардой, которую каждый из них имел при себе, — они отбирались лично патриархом и подчинялись только ему. В прошлом именно такими «железными людьми» заменил в Шаолине императорский гарнизон тогдашний патриарх Мэн Чжан, бывший разбойник, многократно приумноживший за время своего патриаршества и славу, и богатство обители. В общем-то, основной задачей богатырей-стражников было следить за тем, чтобы никто не мог без разрешения покинуть пределы Шаолиня, но «железные люди» также частенько устраивали облавы в посёлке слуг, где некоторые любвеобильные красавицы были готовы принять преподобных отцов в любое время.
Похоже, ублажавший толстушку монах прекрасно понимал, что означает внезапный шум во дворе. К чести златоглавого архата, он не терял времени даром: как был, голый, выпрыгнул в окно и стремглав кинулся вокруг дома к калитке чёрного хода.
Но стражники оказались проворней, дружно заступив ему дорогу, и один из блюстителей нравственности огрел блудодея поперёк спины древком своей алебарды. Огреть-то огрел, но святой отец мигом присел, избежав справедливой кары, а когда он снова поднялся, то в руках у него была большая корзинка из ивовых прутьев, в какой удобно носить рыбу с рынка или отложенное для стирки бельё. Впрочем, корзинка оказалась удобной и для других, не столь мирных дел — донышко её весьма чувствительно ткнулось в физиономию ближайшего стражника, и тут же жёсткий край ударил второго «железного человека» под рёбра. Тот согнулся с нутряным уханьем, доказав всю относительность собственного прозвища, а монах уже вертелся в гуще тел, вовсю размахивая своей ужасной корзинкой и пытаясь любой ценой прорваться к заветной калитке.
Высунувшаяся из окна толстушка подавилась пилюлей и испуганным вскриком: огромное лезвие чуть было не отсекло незадачливому любовнику не то руку, без которой ему пришлось бы плохо, не то иную часть тела, только похожую на сжатую в кулак руку и гораздо более ценную, если учитывать склонность святого отца к ночным похождениям. Но монах выгнулся почище толстушки в момент «пролившегося из тучки дождя», алебарда со свистом прошла мимо, два столкнувшихся меж собой древка громыхнули вплотную к бритой монашеской голове, а корзинка успешно подсекла чьи-то ноги, и стражник с воплем грохнулся наземь, заодно сбив ещё одного из своих приятелей.
Сыпля проклятиями, оба вскочили и снова кинулись было в свалку — но мерный стук, раздавшийся от ворот, отрезвил дерущихся почище грома и молнии Яшмового Владыки, когда тот катит по небу на своей бронзовой колеснице.
Около распахнутых ворот стоял маленький бес.
Во всяком случае, такое лицо могло быть только у беса. Чёрный безгубый провал рта, перекошенного самым невероятным образом, вместо правой щеки — сплетение рубцов и шрамов, исковерканный двойным переломом нос и огромные отёки под глазами, еле-еле блестевшими из-под набрякших век.