Мессия

Вдруг послышалось ей, что струны звенят. Откинула с головы одеяло, привстала на ложе, прислушалась: звенят, звенят, поют:

Ныне мне смерть, как мирра сладчайшая,
Ныне мне смерть, как выздоровление,
Ныне мне смерть, как дождь освежающий,
Ныне мне смерть, как отчизна изгнаннику!

Снова чья-то тень мелькнула на стене. Ужас напал на нее. Но знакомая боль неискупимой вины, неутолимой жалости была сильнее ужаса. О, хотя бы только тень его увидеть, только тени сказать: «Прости!».

Встала с ложа, подошла к арфе. Струны продолжали звенеть тихо-тихо, но внятно. Что-то живое трепетало внизу. Дио опустила глаза и увидела: в сетке перекрещенных струн запуталась летучая мышь и билась о них.

Дио горько усмехнулась, пожалела давешнего ужаса. Глуше глухая стена смерти встала между ними, дальше ушел мертвый в смерть, как будто умер снова.

Бережно освободила она пленницу, поцеловала в головку, встала на стул и выпустила ее в длинное и узкое, как щель, окно под самым потолком.

Вернулась к ложу, легла и тотчас уснула тем мертвым сном, каким люди спят от печали.

— Ну-ка, доченька, вставай, ехать пора! — услышала над собою голос Зенры.

— Ехать? Куда? — пролепетала, еще не открывая глаз.

— В Город Солнца. Тута едет сегодня, и мы с ним. Да ну же, проснись, вот заспалась!

Дио открыла глаза. Темное утро чуть брезжило в окнах: солнце еще вставало. Но всю ее озарила внезапная радость, как солнце: «Ахенатон — Радость-Солнца!» Казалось, только теперь она поняла, что это значит.

Быстро оделась и взбежала на крышу.

Зимнее утро было туманно-тихо, и в тишине его как будто слышалось, что кончен бунт, земля не перевернулась вверх дном, крепко стоит и долго еще будет стоять. Все как всегда: так же под черно-пушистым кедром, в саду, воркуют две белых горлинки, так же доносятся издали, по воде канала, утренние звуки, слегка заглушенные туманом: крик осла, скрип водоподъемных колес, стук прачечных вальков и протяжно-унылая песенка:

Портомой, на плотине стирающий,
Добрый сосед крокодила плывущего…

Так же в утренней свежести пахнет горьким дымком кизяка, точно осеннею гарью на полях родного севера.

Вдруг сквозь холодную белизну тумана засквозила теплая розовость, как небесная радость сквозь земную грусть. «Небо с землей соединяется; на земле радость небесная», — вспомнила Дио слова Озирисова таинства.

— Радость-Солнца, Радость-Солнца — Ахенатон! — повторяла она, плача и смеясь от радости.

Зенра окликнула ее, заторопила. Дио сбежала вниз проститься с Хнумом и Нибитуйей. Хнум благословил ее, и добрая старушка Нибитуйя, обняв ее, заплакала: полюбила, как родную дочь.

Сели в лодку, спустились по Большому каналу в Ризитскую пристань, где ждал наместничий корабль. Тута уже был на нем: выехал до света.

Корабль был двухмачтовый: паруса — тканые, с шашечным узором, широко раскинутые, подобно крыльям сокола; на носу — голова газели, круторогая; на корме — огромный лотос; руль — цветочный куст; рукоять его — голова царя в высокой тиаре; палубная рубка — резная, из акацийного дерева, в два яруса, — маленький чертог, великолепно расписанный и раззолоченный, с кровельной решеткой из царских взвившихся змей; всюду разноцветные флаги. Весь корабль — живое чудо, злато-пурпурно-бирюзовое, — полуптица, полуцветок.

Подняли якорь, отчалили. Солнце встало, туман рассеялся. Свежий ветер, сквозняк из горных ущелий, надул паруса; гребцы ударили в весла, и корабль понесся вниз по реке.

Тута весь день не выходил из рубки; у него болели зубы и щека распухла. Кошка Руру тоже ходила с подвязанной лапой: камнем зашибли ее во время бунта. А когда, наконец, к вечеру, Тута вышел, то имел такой смущенный вид, что Дио подумала: «Точно ошпаренный кот!»

Шутники при дворе сложили впоследствии песенку об этом унылом плаваньи:

Бедный Тута
Стонет в рубке,
Щечка вздута,
Ноют зубки.
Грелся Тута в эту ночку
На Чарукском огоньке
И распаренную щечку
Застудил на сквозняке.

«Ну что ж, раз не удалось, в другой раз удастся, — думала Дио. — Будешь, будешь, кот, мышиным царем!»

Город Солнца, Ахетатон, новая столица Египта, находился в Заячьем уделе, на полпути между Мемфисом и Фивами, в четырехстах атэрах к северу от Фив.

Плыли только днем, останавливаясь на ночь в пристанях: ночное плаванье было опасно из-за множества мелей и омутов. Русло Нила постоянно менялось, особенно во время зимнего мелководья. Кормчий, стоя на носу корабля, все время ощупывал дно шестом.

Миновали большую торговую гавань Копт, откуда шел караванный путь через пустыню к Черному морю; город Дэндеру с великим храмом Изиды-Гатор; город Абт, где погребено тело бога-человека Озириса, и древнейший город Тинис, столицу первого царя Египта, Мэна.