Мешок кедровых орехов

В общем, снялись. Петр даже деньги не отдавал — протянул сжатый кулак, а другой рукой взял цветочек. Тут же они расписались в ведомости, получили по трояку и, радуясь нечаянному заработку, отправились в пивной бар. Где и усидели свой гонорар под разговор о легкой жизни артистов.

Вот как оно было — смешно и неправдоподобно. Про такое не матери — дружкам рассказать. Да и то могут не поверить.

Петр махнул рукой.

— Ай, да ну вас, — сказал, — бешеных… Делать нечего — вот дурь в голову и лезет.

Он ушел на кухню, сел там, достал сигареты.

Отмахнуться-то он отмахнулся, но понимал, что скоро теперь эту кашу не расхлебать. Клавка, видать, подняла пар до красной черты. Вон мать уже про скрытую камеру толкует — это Клавкина работа, точно. Мать и слов таких не знает… А, черт! Петру и в голову не пришло тогда, что этот вшивый магазин всему Союзу покажут. Подумаешь, барахла-то… Космический корабль они, понимаете, запустили. Газопровод построили… Раззвонились как…

Мать просунулась в кухню, стала учить Петра:

— Ты вот что, повинись-ка, милок. Придет Клавдия — ты и повинись.

— Чё это я виниться буду, — буркнул Петр. — Не в чем мне перед ней виниться. Пусть разводится, если ума нет.

— То-то, что ума не нажили… А ты ей скажи: их там много, мокрохвосток-то этих, они, мол, сами вешаются. А ты у меня одна. Я вот к тебе вернулся, не куда-нибудь. И не нужны мне они, сучки эти, на дух не нужны. Ну, виноват, ну что же теперь — детей сиротить из-за какой-то? Я, мол, ее и не помню, а увижу — не узнаю…

— Мать! — сморщился Петр. — Иди займись чем-нибудь… Ты научишь… Она же, после такого заявления, все тарелки об меня перебьет.

— Ну, гляди, а я предупредила, — обиженно поджала губы мать. — За вас же, чертей, душа болит.

Пришла Клавдия (она не на дежурстве оказалась, в магазин, наверное, выбегала); Петр слышал, как она зло громыхает чем-то в комнате, шваркает, дергает что-то — и ему до смерти не хотелось выходить.

Пришлось, однако, выйти.

— Клава, — сказал он, — ну че опять накрутила?

Жена молчала, не поворачивалась к нему.

— Ты подумай головой-то, — стал убеждать ее Петр. — Ну, если бы я на самом деле там… как вы тут себе вдолбили, так неужели я такой дурной, что сниматься бы полез?

— А ты умный, да?! — затряслась Клавдия. — Умеешь, значит, как по-тихому делать? А тут промахнулся маленько? Не вышло по-тихому?

— Тьфу! — в отчаянии сказал Петр… — Это надо же — так повернуть. Дичь какая-то! Кабачок «Тринадцать стульев».

— Плюй, плюй! — Клавдия словно даже обрадовалась. — В душу наплевал — плюй дальше! Жена отмоет. Но ты у меня!.. Ты не отмоешься, учти! Я завтра же, завтра пойду на производство, расскажу им, как ты по льготным путевочкам отдыхаешь, чем занимаешься. Может, они тебе вторую вырешат…

— Сходи — насмеши людей! — Петр тоже взорвался. — Ну, спасибо — встретила! Лучше б не приезжать. Лучше б нырнуть там, где поглубже, и не выныривать! — Он сдернул с вешалки пальто и выскочил за дверь.

«Съездил! — думал он, шагая по улице. — Отдохнул, бляха-муха. Подлечил нервы».

Идти ему было некуда: друзья еще с работы не вернулись. Разве прямо туда — в автохозяйство?.. Он поколебался малость и повернул к трамвайной остановке.

Пока ехал в трамвае, решил, что правильно делает: надо там раньше Клавки появиться. Она, может, и грозится только, но черт ее душу знает. Возьмет и прилупит. Тут много ума не надо, а она вон и последний растеряла. Никто, конечно, в такую собачатину не поверит, но ведь засмеют потом мужики, затравят. Год будут цветочки эти склонять. Надо, значит, самому спустить все на тормозах. Преподнести в виде южного анекдота. На тему «как я был артистом». Подстелить, короче, соломки. Пусть сразу проржутся.

На работу он подгадал к концу обеденного перерыва. Ребята как раз забивали в комнате отдыха «козла». Федоскина они встретили бурно, заголили на нем рубаху и поволокли к шкапу — сравнивать. У них в комнате стоял старый коричневый шкап, который специально не выбрасывали, держали, как эталон загорелости. Всех отпускников, побывавших на юге, прислоняли к этому шкапу, и если у кого загар оказывался по цвету слабее, с такого полагалось угощение.

Федоскин сравнение выдержал, о чем ребята искренне посожалели.

Вторая проверка была тоже традиционная, чисто мужская.

— Ну, отчитывайся перед коллективом, — сказали ему. — Сколько шайб на выезде забросил?

Федоскин этого вопроса ждал, приготовился к нему:

— Вот клянусь, мужики, ни одной.

— За месяц?! — не поверили ему. — Дак что ж ты там делал? Груши околачивал?

— Клавка вот тоже не верит, — засмеялся Петр.

— И правильно делает. С такой шеей по месяцу не выдерживают.

— Я уж и сам пожалел, — сказал Петр. — Надо было… А то теперь оправдывайся ни за плешь… Меня вдобавок по телевизору показали, — заторопился Петр. — Как я цветы покупал…

— Тебя по телевизору? — удивились мужики.