Мешок кедровых орехов

Не знал Петр Игнатьич, что, когда он дверью-то шарахнул, благоверная его слегка перетрусила. И тут угадавшая момент свекровь подкатилась к ней со своей здоровой теорией: ой, девка, довыкамариваешь! Вот бросит он тебя с ребятишками — что делать будешь? Ну, хоть и скрутился он с какой — мало их… Дак ведь ничего там не оставил, все с собой привез — целое.

И перекипевшая Клавдия легко приняла эту удобную философию. Она простила Петра. И даже по-бабьи похвасталась перед кем-то неизвестным, отбрила мысленно возможные насмешки: ну и что, мол? Значит, стоит чего-то мужик, раз еще вешаются на него. Не то что другие замухрышки — ни себе, ни людям. Пусть вешаются. А он отряхнулся, да опять ко мне, в семью.

Через полчаса Клавдия заглянула в комнату.

— Петь, — сказала просительно. — Иди поешь. Мама супу куриного наварила. Вставай — с утра, поди, голодный…

Петр полежал маленько, зажмурив глаза, потом вздохнул, сбросил ноги с кровати и пошел есть куриный суп.

МЕШОК КЕДРОВЫХ ОРЕХОВ

I

Учительница Душкина Генриетта Сергеевна привезла в город, на продажу, мешок кедровых орехов. Приехала она, вернее привезли ее добрые люди, поздно, в двенадцатом часу ночи, приткнуться ей до утра, до открытия рынка, оказалось негде. Вообще-то, в городе у нее жила родная сестра, Ирина, артистка драматического театра, однако к сестре по некоторым причинам путь ей был закрыт. Хотя в доме сестры ложились поздно — можно было еще успеть. Но как раз то, что поздно ложились, Генриетту и смущало. А вдруг у них компания. Муж Ирины Виталий — тоже артист, знаменитый, его в кино часто снимают — человек общительный, живой, народ вокруг него всегда роится. И вот тебе картина: там компания — артисты, художники, «бомонд», как говорит Ирина, а тут она заявляется — бабеха деревенская, клуша… с мешками (у нее, кроме мешка орехов, был еще полнехонький рюкзак шишек).

Но все-таки не это было главным, а то, что люди, с которыми она доехала, не могли петлять по городу — опасались. И не без оснований.

Попутная машина до города подвернулась ей так: приехали к соседу, к ветврачу, родственники — брат с женой. Приехали на служебном автобусе, на «пазике»: брат в городе работал начальником какого-то небольшого гаража. И еще с ними было семейство: механик — подчиненный брата, супруга его и пацан лет пятнадцати. Два дня погуляли, а потом набили автобус мешками с картошкой, с орехами теми же — собрались домой. Тут Генриетту и осенило: вот же случай! Другой когда еще представится. А на рейсовом автобусе, в который всегда не протиснуться, с грузом-то мука мученическая. Да он к тому же только до райцентра, а там пересаживаться надо.

Короче, напросилась она в попутчицы. А мужики оказались какие-то шибко яростные — начали дорогой водку хлестать. Именно хлестать. Останавливаются в деревне, берут поллитровку, располовинивают — и вперед. Только кустики мелькают. В следующей, километров через двадцать, — та же история. Жены попытались было укоротить их, а мужики: «Цыть! А то перевернем к такой матери!» Вроде весело цыкнули, а бабенки сразу прижухнулись. Матриархатом нынешним тут, похоже, не пахло. Мужики, видать, добытчиками были, на них семьи держались, жены поэтому пикнуть не смели. Вообще, странная у них компания подобралась, интересная — внешне даже. Мужики похожие друг на друга: крепкие оба, пузатые, красномордые — как два гриба боровика. Жены еще больше похожи: худые, остроносые, злющие, от вечной задавленности наверное. Сестры, что ли? Хотя… Генриетта с Ириной тоже сестры, а рядом поставь — никто не поверит. Ирина стройная, изящная, моложавая, несмотря что старше на три года. Генриетту же так разнесло — поперек себя шире. И мастью тоже не сошлись: Ирина беленькая — в мать угадала, а Генриетта черноволосая — в отца.

После второй бутылки мужики вовсе бешено погнали машину. А еще до Ползунов не доехали. За Ползунами гравийка, хоть и щербатая, там полегче все же. А здесь насыпная грунтовка, растолченная тракторами в кашу, колдобина на колдобине. Автобус юзит, кидает его на ухабах из стороны в сторону, мешки по салону так и порхают, поразвязывались некоторые, картошка под ногами катается, бьется. А по сторонам дороги кюветы глубоченные…

Генриетте страшно сделалось: перевернемся! Не доедем! Угробят, охломоны.

Дернул же черт связаться. И ведь никуда теперь не денешься, не выскочишь среди поля — с грузом-то.