Мерзкий старикашка

А затем у нас был праздник живота. Брат‑кормилец со своими помощниками расстарался и превзошел самого себя как по обильности кушаний, так и по ассортименту. По вкусу сравнить никак не могу, раньше он этих блюд как‑то не готовил, но братия чуть языки не попроглатывала. Мне даже обидно стало, что Лисапет такой сухостой и жрет сравнительно немного: столько хавки в чужих мамонах зазря пропадает.

Когда заталкивать еду в себя впрок стало совсем уж невмоготу, я потихоньку выскользнул из трапезной, ‑ общаться со мной, по старой памяти, никто до сих пор особо не рвался, ‑ и сыто развалился на дворовой скамейке, любуясь последними солнечными лучами на горных вершинах.

‑ Ох, если в монастыре все торжества таковы, то жить тут можно. ‑ неслышно подошедший Тумил плюхнулся рядом со мной и начал отдуваться с пережору.

Так‑то он паренек сбитый крепко, но, как тот ежик из анекдота: сильный, очень сильный ‑ но шибко легкий. В том смысле, что мелковат еще, и покуда не в состоянии соревноваться в чревоугодии со взрослыми.

‑ Всяко бывает. ‑ уклончиво ответил я.

Зачем мальчика раньше времени огорчать? Его и без меня найдется кому расстроить.

‑ Кушак ослабь, чтобы брюхо не передавливало. ‑ посоветовал я.

‑ Угу. ‑ он распустил узел и, привалившись спиной к стене, блаженно рыгнул. ‑ Брат Прашнартра, а правда что перед принятием сана будущий монах неделю постится, и вкушает лишь сухари и воду, да и те, только на заре?

‑ Неправда. ‑ искренне ответил я.

‑ Это хорошо. ‑ вздохнул паренек.

‑ Спорное утверждение. ‑ хмыкнул я, и начал загибать пальцы. ‑ Во‑первых, не только за неделю до принятия сана, но и три дня после него. Во‑вторых, не сухари и воду, а воду и сушеный горох. Десять горошин в первый день поста, девять во второй, ну и так далее, до одной. В‑третьих, не только на заре, потому что проводит эти дни в пещерах под монастырем, и заря там, или же закат ‑ под землей не разобрать. Да к тому же воды в пещерах хватает хватает ‑ пей‑не хочу, ‑ прямо со стен и сочится, иной раз так и целыми ледяными ручейками.

Тумил покосился на меня, скорчил на мордашке выражение "пришел Ржевский и все опошлил", но ничего не сказал.

‑ Интересно, а когда брат Шаптур вернется, тоже ведь, наверное, празднество устроят? ‑ спросил он, после недолгого молчания.

‑ Я бы не рассчитывал.

‑ Почему? ‑ удивился парень. ‑ Разве правильно не отпраздновать выздоровление государя?

‑ На то, что вернется, не рассчитывал бы. ‑ ответил я, но, разглядев в глазах послушника недоумение, вздохнул, и пояснил свою мысль: ‑ Если он царя не вылечит, его, скорее всего, или казнят, или упекут в обитель с самым живодерским уставом из существующих.

‑ А что же, в то что брат Шаптур его исцелит, ты, значит, не веришь? ‑ поинтересовался Тумил.

‑ Ну зачем? ‑ я пожал плечами. ‑ Может и вылечит, конечно, лекарь‑то он очень даже неплохой. Но тогда Шаптура уж точно ждать не следует.

‑ Это отчего же? ‑ мальчик захлопал глазами. ‑ Ведь все же тогда сложится хорошо.

‑ Конечно, хорошо. И для царя, и для примаса. Он‑то Шаптура в столице и придержит, а если сможет, так и в личные лекари определит Кагену. Под своей, значит, пастырской опекой.

‑ Ему‑то с того выгода какая?

‑ Ты у нас такой дурак, от молебнов, или как? ‑ язвительно фыркнул я. ‑ Головой подумай, она тебе дана не только для того, чтобы в нее есть. Трехсот лет не прошло с тех пор, как примас с царем выясняли, кто в стране главнее.

‑ Так Лжесвятитель же был ересиарх! ‑ возмутился такому сравнению Тумил.

‑ Конечно, ересиарх. ‑ кивнул я. ‑ Потому что проиграл. А кто победил, за тем и правда. Кстати, знаешь почему он проиграл, и имя его было предано проклятию?

‑ И почему? ‑ мальчик поглядел на меня исподлобья.

‑ Потому что к тому моменту едва полвека миновало с той поры, как Ашшория приняла слова Святых Посвященных. В равнинной‑то части страны старые культы повытравили к тому времени, или Слову Троих подчинили, а вот в горной князья и витязи верили, все больше, по‑старому, а примаса ни во что не ставили. И, вот ведь совпадение, в царской гвардии горцев было большинство. ‑ я вновь усмехнулся. ‑ И чего ты смотришь‑то так, словно на мне цветы расти начали, или узоры разноцветные проступать? Никакой такой я тебе сейчас тайны не открываю, все в хрониках есть.

‑ Знаешь что, брат Прашнартра? ‑ в сердцах сказал Тумил. ‑ Тебя иной раз как послушаешь, так прям и жить не хочется! Зачем ты мне это сейчас рассказал? Для чего мне оно? Погоди, я понял, кажется... Ты веру мою испытываешь, искушаешь, проверяешь смогу ли я стать монахом, достоин ли, верно?

‑ Веру можно испытывать лишь тогда, когда она имеется. ‑ я облокотился на теплую еще от дневного солнца стену, и прищурил глаза. ‑ А у тебя всей веры ‑ дюжина заученных наизусть молитв, смысла которых ты и наполовину не понимаешь, да прочитанная по обязанности Книга Деяний Троих. Как ты вообще в послушники‑то попал? Сын князя все же, не хрен собачий.