Мерлин

— Тогда постараемся, чтоб он дожил до той поры, — отвечал Теодриг. Он вновь взял чашу и поднял ее повыше: — За Артура! Здоровья ему и долголетия, мудрости и силы! Да заслужит он почет­ное место на пиршестве отцов!

Мы с Пеллеасом еще немного пробыли в Каер Мирддине и охотно

задержались бы подольше, но нам, едва погода наладилась, надо было отправляться в Инис Аваллах. В дороге не случи­лось ничего примечательного, мы вообще не встретили ни одного че­ловека. Однако в день отъезда из Диведа на меня накатила странная тоска. Безымянное томление, мучительное и острое, как горе.

В памяти всплыли все прежние потери. Одно за другим возникали лица тех, с кем я встречался в жизни и кто теперь истлевает в земле:

Ганиеда, прекраснейшая из дочерей человеческих, жена и возлю­бленная, ее светлый взгляд и звенящий смех, блестящие локоны, длинные и черные, лукавая улыбка, когда она что-то скрывала, ела- дость ее лобзаний...

Хафган, верховный друид, глядящий на мир с высоты своей вели­чайшей премудрости, способный радоваться детской любознательно­сти, исполненный достоинства в малейшем своем движении, непоко­лебимый защитник Света...

Давид, воплощенная доброта, милость, обретшая душу. Он при­лежно искал, защищал и нес другим Истину; умел верить, не осуждая чужого неверия. Сеятель Доброго Семени в почву людских сердец...

Гвендолау, стойкий соратник, неукротимый в бою и дружбе. Он первый поднимал кубок и последним его опускал, пил жизнь болыпи- ми глотками, не знал ни боли, ни тягот, когда надо помочь товари­щу...

Блез, последний истинный бард, чуткий и понимающий, неизмен­ный в дружбе, стойкий в добродетели; горящий факел, поднесенный к сухому труту Старых Обычаев...

И другие: Эльфин... Ронвен... Мелвис... Киалл... Аврелий...

Тяжесть на сердце не прошла ни весной, ни летом. Я все чаще и ча­ще ловил себя на мыслях об отце. Я пытался понять, каким он был, горевал, что так его и не видел, плакал, что не слышал звука его го- 398

ГЛАВА 16

лоса. Постепенно сожаление переросло из простой печали в черную ненависть к сгубившей его Моргане.

Меня приводило в ярость, что она живет и дышит воздухом этого мира, в то время как Талиесин и много других прекрасных людей его покинули.

И мне пришло в голову убить ее.

Я даже решал, как это осуществить. Еще до конца весны я проду­мал все детали убийства. В душе я убивал ее великое множество раз.

Я не страшился исполнить свой замысел. Наверное, я отыскал бы ее и уничтожил. Однако мы редко бываем предоставлены сами себе. Господь смотрит за всеми, не давая нам надолго отойти. Думаю, ес­ли б не это, томиться бы мне вместе с Морганой в смрадной адской темнице.

А случилось вот что.

На Холм святилища пришла женщина, маявшаяся от недуга в ко­стях: они стали хрупкими, как прутики, легко ломались и потом дол­го не срастались. Дошло до того, что малейший удар приводил к 60- лезненной шишке, которая не проходила неделями. Она сильно стра­дала от своей хвори, постоянно мучилась, то ходила с рукой в лубке, то ковыляла на костылях.

Она убедила родичей отвести ее в Святилище, потому что слыша­ла о здешних монахах-врачевателях, а точнее — о тех чудесных исце­лениях, которые совершила Харита. И вот с простодушной верой она пришла лечиться.

Харита уже заметила мою растущую тоску и, думаю, встревожи­лась. Она пыталась со мной говорить, но я уже не воспринимал слов. В тот день, когда пришла эта женщина, Харита взяла меня с собой. Я был в полном помрачении чувств и пошел с ней в Святилище, потому что мне было безразлично, куда идти.

Женщина, не молодая, но и не старая, была в залатанном, обтре­панном по подолу, но чисто выстиранном зеленом наряде. Она улыб­нулась Харите, когда та вошла в комнату, отведенную монахами для больных. Были здесь и другие страждущие, между ними ходили мона­хи в серых одеждах. С холма, словно сладостный дождь, доносилось пение псалмов.

— Как тебя зовут? — ласково спросила Харита, садясь на табурет рядом с лежанкой женщины.

— Уисна, — отвечала та, с трудом выдавливая улыбку.

— Можно взглянуть на твои руки, У иена? — Харита взяла пальцы женщины в свои. От природы тонкие и длинные, они были изуродова­ны страшными багровыми синяками. Харита легонько потрогала их, и женщина скривилась от боли: я понял, что даже мягкие прикоснове­ния мучительны.

— Вы сможете мне помочь? — тихонько спросила У иена.

К моему изумлению Харита ответила:

— Да, я тебе помогу.

Как же так? Не знай я свою мать, я бы подумал, что она бездумно сулит невозможное. Однако она добавила:

— Бог, покровительствующий этому месту, помогает всем, кто призывает Его имя.

— Так скажи это имя, чтобы и я могла его призвать.

Глядя прямо в страдающие глаза женщины, Харита ответила:

Имя Его Иисус, Царь Света и Любви, Всесильный и Всемогу­щий, Царь Небесный. Он Сын Благого Бога, Бессмертного.

Того, что случилось дальше, не ожидал никто. Не успела Харита договорить, как женщина рывком запрокинула голову, из глотки ее вырвался крик нестерпимой муки. Тело застыло, жилы на шее и ру­ках напряглись и выступили наружу. Она рухнула на лежанку и заби­лась в корчах.