Мерлин

— Добром это не кончится, — предупредил Пеллеас, усаживаясь рядом со мной. — Сейчас они спьяну полезут в драку.

— Если до этого дойдет, мы в долгу не останемся, — отвечал я. — Пусть научатся уважать Верховного короля. Можно дать урок прямо сейчас.

— Я предпочел бы как-нибудь в другой раз. — Пеллеас обвел гла­зами чертог: повсюду толпились приближенные королей; у каждого был кинжал на поясе и меч на коленях. — Если они начнут, боюсь, их не остановит сам Горлас.

Трапеза продолжалась. Трое смутьянов, увлекшись едой, переста­ли обращать на нас внимание. Мы спокойно ели и почти закончили ужин, когда шкура, закрывавшая дальний выход из зала, приподня­лась и вошла Игерна с несколькими служанками.

На нас она не глядела и даже старательно отводила глаза, хотя не могла не знать о нашем приезде. Думаю, она боялась взглядом вы­дать свою тайну. Однако для меня ее поведение было красноречивее всяких слов.

Сердце мое сжалось. Такая молодая, такая красивая! Не пове­ришь, что вдова, скорее уж девица на выданье — исполненная благо­родства в каждом своем движении. Удивительно, что грубияну Гор- ласу досталась столь царственная и утонченная дочь.

Ужин закончился. Горлас, стараясь избежать ссоры между гостя­ми, кликнул арфиста. Вышел старик с потертою арфой и завел длин­ную маловразумительную песню о смене времен года. Мне стало его жаль. Жалко было и остальных, которые никогда не слышали и не услышат настоящего барда.

По приказу хозяина бард запел следующую песню, и я, пользуясь тем, что все внимание устремлено на него, решил заговорить с Игер- ной. Сперва она испугалась, потом быстро нашлась, вскочила и потя­нула меня в темный угол.

— Умоляю тебя, Эмрис, — начала она, — если отец узнает...

— Здесь он нас не увидит, — успокоил я, потом спросил: — Ав чем дело? Ты его боишься?

Она совершенно по-женски прикусила нижнюю губку и потупила взор. Мне нравилось это наивное смущение, напоминавшее о другой девушке в другие, давние времена.

— Нет, нет... — Она замялась, потом все же продолжила: — Одна­ко он не сводит с меря глаз... Все, больше я ничего не могу сказать.

— Ты была замужем, — напомнил я, — и не обязана оставаться под отчим кровом.

— Верховный король мертв. Куда мне идти? — В ее голосе не бы­ло ни горечи, ни печали. Она не скорбела об Аврелии и не притворя­лась, что скорбит. Она его не любила, да что там, она почти его не зна­ла! Она вышла за него только из послушания родительской воле.

— Есть человек, который охотно взял бы тебя к себе.

Она прекрасно знала, о ком я говорю, поскольку сама частенько думала о том же.

— Нет, я не смею! — выдохнула она.

— Почему?

— Отец никогда этого не допустит. Прошу, мне надо идти. — Однако она не двинулась с места, только устремила глаза на отца, по­груженного в мерное бормотание арфиста.

— Однако, будь твоя воля, пошла бы ты к Утеру? — спросил я прямо, ибо чувствовал, что времени осталось совсем мало.

Она снова потупилась, потом робко подняла глаза и прошептала:

— Если он меня примет.

— Примет с величайшей охотой, — отвечал я. — Он давно бы под­палил здешние ворота, если бы не ты, Игерна.

Она ничего не ответила, лишь легонько кивнула, и тогда я про­дол жил:

— Значит, об этом ты догадалась без меня. Ладно, я подумаю, что можно сделать. Если я приду за тобой, готова ли ты за мной следо­вать?

Глаза ее расширились, однако голос не дрожал:

— Если иначе никак нельзя, я пойду с тобой.

Она быстро оглядела зал, словно прощаясь с местом, о котором не сохранила ни одного хорошего воспоминания. Потом, положив руку мне на рукав, стиснула мне локоть и юркнула во тьму.

Зачем я это сделал? Почему так важно было свести Утера с Игер- ной?

Вероятно, ради Утера, чтобы искупить перенесенные им страдания. В любом случае было ясно, что без нее он править не сможет. А мо­жет быть, ради Игерны — ей было так плохо в этом холодном дворце. А возможно, Дух Господень направлял меня к исполнению неведомо­го замысла. Сказать по правде, я сам не знаю.

Однако в эту ночь я действовал по воле событий. Такое случается порой, и все резоны, замыслы и устремления рассыпаются в прах. Остается один бездумный порыв.

"Что я натворил? — думал я, незаметно возвращаясь на свое ме­сто. — Что свершилось через меня?"

До сих пор не знаю.

В пору межвременья, когда все в мире ждет обновления, в жертву за жизнь иной раз приносится жизнь. Так учили древние мудрецы друиды,

и никто еще не разубедил меня в их правоте.

Игерна провела меня выбитыми в скале тайными переходами на га­лечный пляж у подножия Тинтагиля. Она хорошо знала путь — здесь она частенько укрывалась от отцовского взора. Над морем вспыхива­ли молнии, в отдалении грохотал гром. Ветер бушевал, срывая гре­бешки с волн, и мы слышали, как с глухим рокотом разбиваются ва­лы о каменистое основание мыса. Мы спустились по каменным, скользким от брызг ступеням. Оступиться — значит полететь вниз, к неминуемой гибели.

— В скале под крепостью есть пещера, — сказала она. Ветер уно­сил слова. — Там мы сможем дождаться лодки. Боюсь, там мокро.