Меридон

– Тем не менее сейчас она серьезно больна, – твердо произнесла она. – Риммингс, отнесите эту записку лакею и скажите, чтобы сейчас же бежал к доктору Плейеру.

Риммингс с радостью отошла от моей постели и выскользнула из комнаты.

– Ты, – обратилась леди Клара к Эмили. – Приберись тут, поняла?

Эмили сделала книксен.

Леди Клара подошла и встала в ногах моей кровати.

– Сара, ты меня понимаешь? – спросила она.

У меня получилось едва заметно кивнуть.

– Я послала за врачом, он скоро будет, – сказала леди Клара. – Он поможет тебе поправиться.

Я так ослабела от страха и так надеялась, что снова смогу дышать, что готова была заплакать. К тому же я помнила, в каком тихом отчаянии умирала моя ма, одна, борясь за каждый вдох. Я не хотела остаться одна, как она, я хотела, чтобы кто-то гладил меня по лбу и говорил, что я поправлюсь.

– Сара, ты составила завещание? – осведомилась леди Клара.

От потрясения я задохнулась.

– Ты составила завещание? – снова спросила она, подумав, что я не расслышала.

Я покачала головой.

– Тогда я пошлю и за твоими поверенными, – безжалостно произнесла леди Клара. – Не тревожься, дорогая, но если у тебя гнилая горячка, нужно обо всем позаботиться. Я пошлю лакея в их контору, как только он вернется.

Она помолчала.

– Ты чего-нибудь хочешь?

Я заставила себя заговорить, протолкнуть одно слово сквозь наждачную глотку.

– Пить, – сказала я.

Леди Клара не подошла ближе, но кивнула Эмили.

– Налей мисс Саре попить, – резко сказала она. – Да не столько. До краев. Теперь посади ее. Да, обними за плечи и подними. Теперь возьми стакан и напои ее.

Холодный стакан коснулся моих губ, и в рот мне потекла сладкая чистая жидкость. Поперхнувшись первым глотком, я едва не захлебнулась по вине Эмили, но леди Клара одернула ее и велела дать мне отдышаться. Но после сладкая, ясная легкость разжала мне горло, и я выпила три стакана, прежде чем Эмили снова опустила меня на подушку, прошептав:

– Простите, мэм.

Леди Клара приказала ей сесть у моей постели и подавать мне лимонад, когда я попрошу. Эмили замешкалась, но потом опустилась в кресло, когда ее милость нахмурилась.

– Прошу прощения, мэм, – сказала она.

Леди Клара внимательно осмотрела комнату, потом взглянула на меня. Мне дышалось чуть легче, поскольку меня положили повыше, но пугающий скрежещущий звук все так же слышался всякий раз, как я делала вдох. Я заметила, как по лицу леди Клары пробежала тень, и поняла: она думает, что я умру, и ей придется искать в жены сыну другую покорную наследницу, и побыстрее, прежде чем он разорит семью карточными долгами.

– Я скоро вернусь, – коротко сказала она и вышла из комнаты.

Мы с Эмили остались в тишине, слушать отвратительный хрип моего дыхания. Я вскоре снова задремала – я слишком устала для чего-то другого.

То были последние мгновения, которые я через несколько дней смогла вспомнить ясно.

Я то горела, то тряслась от холода. Время от времени приходил человек, бережно прикасавшийся ко мне – я приняла его за Роберта Гауера и решила, что я снова в гостиной, отлеживаюсь после падения с трапеции. Была еще женщина, наверное, сиделка, от которой пахло спиртным. Она перекатывала меня с боку на бок, когда перестилала простыни. От прикосновений ее грязных рук у меня дергалась кожа, и она смеялась громким пивным смехом, когда я вздрагивала.

Иногда появлялась леди Клара, постоянно спрашивавшая меня, чувствую ли я себя достаточно хорошо, чтобы что-то подписать. Однажды она даже вложила мне в руку перо и поднесла лист бумаги. Я помню, мне показалось, что она хочет отнять у меня Море – давний мой лихорадочный бред, – и я уронила перо на белые простыни и закрыла глаза, чтобы не видеть леди Клару.

Помню, волосы у меня потускнели от пота и свалялись, и сиделка насильно их остригла. После этого я слегка повредилась в уме; с короткими клочковатыми волосами я снова казалась себе Меридон.

Часто, очень часто заходил Перри. То пьяный, то трезвый. Всегда ласковый и заботливый. Он приносил мне букетики цветов и однажды заплатил певцу баллад, чтобы тот спел у меня под окном. Он приносил мне виноград и ананасы из оранжереи и резал их меленькими кусочками, чтобы я могла проглотить. Даже в лихорадочном бреду я всегда узнавала Перри, его ладонь на моей щеке всегда была прохладной, я отчетливо чуяла запах джина и любимого мыла Перри. Однажды, когда сиделка вышла из комнаты, Перри склонился ко мне и спросил, можно ли ему взять пару гиней из моего кошелька.

– Я отчаянно нищ, Сара, – сказал он.

Я знала, что не должна разрешать. Знала, что он мне поклялся – казалось, в другой жизни, сотни лет назад, – что больше не будет играть. Но у меня не было воли противиться умоляющему взгляду его голубых глаз.

– Пожалуйста, Сара, – сказал он.

Я опустила веки, он принял это как согласие, и я услышала сперва звон золотых монет, а потом мягкий щелчок двери, когда Перри вышел прочь, оставив меня.

Врач приходил снова и снова.