Мерано издали и вблизи

Первым побудительным мотивом для меня в этом смысле было то, что Роберт Фишер отказался от матча со мной. Попутно хочу заметить, что я был глубоко огорчен его отказом: шахматный мир много потерял от прискорбного решения талантливейшего американского гроссмейстера отказаться от практической игры. Так вот, став чемпионом мира без матча с Фишером, я дал себе слово доказать, что это не подарок судьбы, что я достоин того высокого титула, который был мне присвоен. Вскоре же мне удалось победить в очень сильных турнирах, и в частности в Милане, и тем самым укрепить свой чемпионский престиж. В дальнейшем я побеждал в подавляющем большинстве турниров, хотя чемпион мира вовсе не обязан, как считают некоторые, выигрывать абсолютно все соревнования.

Это первое.

Второе: став чемпионом, я внимательно проанализировал опыт моих предшественников и пришел к твердому убеждению, что некоторые из них допускали одну и ту же принципиальную и роковую ошибку: редко выступали в турнирах, особенно сильных. С одной стороны, сказывалось, наверное, вполне извинительное желание отдохнуть после долгого матча. С другой — боязнь выступить неудачно и тем самым нанести удар своему чемпионскому престижу. В итоге они теряли свою боевую форму и к очередному поединку приходили порой не подготовленными к яростной борьбе, которую навязывал рвущийся на престол претендент.

Я дал себе зарок эту ошибку не повторять и, как видите, на том стою.

...Итак, Анатолий Карпов называет первой побудительной причиной отказ Фишера.

ГЛАВА 6

В Мерано югославский журналист Дмитрий Белица, с которым я встречался не на одном международном турнире, дарит написанную им совместно с Робертом Фишером книгу, которую дословно можно перевести так: «Крупнейшее шахматное событие века»; речь в ней о турнире многолетней давности, проведенном в Югославии и собравшем сильнейших гроссмейстеров. Партии прокомментированы американским гроссмейстером. Книга вышла только-только.

— Дима, ты можешь сказать что-нибудь обнадеживающее о Фишере? И что-нибудь более или менее определенное?

Белица разводит руками: мол, разве кто-нибудь может сказать об этом человеке что-нибудь определенное?

Три года назад, в Багио, симпатичный и деятельный директор-распорядитель Шахматной федерации США Э. Эдмондсон говорил:

— Вернется ли Фишер в шахматы — этого не знает никто. Прежде всего сам Фишер.

О чем говорили в Мерано?

О том, что Фишер, став добровольным затворником, чуть не целыми днями играет с электронным соперником, не теряя эмоций и тем самым не приобретая эмоционального заряда — великого шахматного двигателя. Продолжает изучать русский, и, если ему не доставляют в срок советские издания (известно давно, ухудшаются международные отношения — ухудшается и работа международной почты), устраивает скандалы, правда не столь шумные, как в былые времена. По-прежнему не женат. Внимательно следит за событиями международной шахматной жизни, но комментирует партии для собственного удовлетворения, хорошо запоминая промахи того или иного гроссмейстера (пригодится ли ему это? А может, просто осталась привычка опровергать своим умом чужой ум?). В свое время американский еженедельник «Пипл» писал о Фишере: «Окна в его квартире зашторены, спит он до двенадцати часов дня, по ночам же бодрствует, слушает коротковолновый приемник, читает „Нью-Йорк таймс“ и просматривает обложки случайно попадающихся журналов». Кажется, не многое изменилось с той поры. Давно позади судебные тяжбы с журналистом, который не выплатил ему якобы обещанного гонорара за интервью, с дамой, которую он бесцеремонно вытолкал из своей квартиры (та взывала к помощи суда за оскорбление), с собственным адвокатом, с телевизионной компанией, которая обвинила Фишера в одностороннем разрыве заключенного в семьдесят втором году контракта. В течение двух-трех лет он мог бы заработать до десяти миллионов долларов, но и от этого отказался тоже.

Тихая жизнь тихо гаснущего таланта. Что впереди? Неужели одни только воспоминания?

Помню Роберта Фишера полным жизненных сил.

Помню, каким стимулом для советских шахматистов было желание отобрать у него шахматную корону. Я продолжал верить в Бориса Спасского. Однажды, придя ко мне в гости, он стал у окна, постучал по стеклу и спросил, не видел ли я фильма «Операция „Святой Януарий“». Что имел в виду Борис Васильевич, я понял, когда он сказал:

— Помнишь, там драгоценности под пуленепробиваемым стеклом? Но даже у самого прочного стекла есть маленькая точка, ее искали и нашли. Ударили молоточком, разбили стекло. Вот и я, как бы сказать, тоже искал ее и теперь, кажется, близок к ней.

Я догадывался, кого имел в виду Спасский. Незадолго до того, зайдя к нему в неурочный час, застал Бориса Васильевича за разбором одной хорошо мне знакомой партии. Это была последняя проигранная Фишеру партия в Рейкьявике.