Мера бытия

Рядом с ней стояли другие женщины и тоже голосили, махали руками, плакали. Обернувшись, Иван резким движением сорвал с головы кепку:

— Береги дочек!

Сейчас об Иване Алевтина почти не думала, потому что страх за детей и голод вытеснили из головы все мысли, кроме одной: где достать еды? Хоть крошку, хоть каплю!

Грешным делом, Алевтина даже позавидовала тем, кто попал под обстрел или бомбёжку, потому что они уже отмучились.

Отвернувшись от детей, чтобы не видеть их осунувшиеся личики с бездонными глазами, она попыталась прочитать молитву. Но тысячи раз затвержённые фразы рассыпались, не успевая долететь до сознания. И тогда она стала просто повторять на одной ноте: «Господи, Господи, Господи», пока слова не заполнили собой всё пространство мира внутри и снаружи.

— Господи, не оставь, Господи, помоги.

Опираясь ладонью на стены, Алевтина вышла на улицу и побрела прочь от дома, в котором умирали её дети.

Когда над головой просвистел снаряд, она откачнулась в высокий сугроб, повалившись на спину. Встать оттуда Алевтина уже не могла и только бездумно смотрела вверх, на серое небо, затянутое сплошной облачностью. Мыслей не было, и только губы повторяли:

— Господи, помоги, Господи, не оставь.

— Поднимайтесь, гражданка. Давайте вам помогу.

Размытым зрением Алевтина увидела склонившийся над ней чёрный силуэт моряка в зимнем бушлате и подалась навстречу его рукам.

— Мне надо вернуться, у меня дети, — деревянным голосом сказала она моряку с широким добродушным лицом, перерезанным по щеке шрамом.

Моряк втянул голову в плечи, сразу став меньше ростом:

— А мои все погибли под бомбёжкой. — Его рот свело судорогой. Сдёрнув с плеча мешок, он достал оттуда газетный свёрток и сунул Алевтине. — Возьми. Своим нёс. А им уже не надо.

Алевтине не надо было говорить, что лежит в свёртке. Чутьём матери, спасающей жизнь своих детёнышей, она прижала подарок к груди, не в силах выразить свою благодарность. Глядя вслед уходящему матросу, она крестилась на его спину, затянутую в чёрный бушлат:

— Спасибо тебе, Господи!

Спеша к дочкам, Алевтина твёрдо верила, что сегодня увидела самого Господа Бога, одетого в матросскую форму.

В свёртке оказался кулёчек конфет, три брикета горохового концентрата и целый килограмм пшённой крупы.

На следующий день пришло письмо от Ивана. Почта, как ни странно, работала. В дверь постучала девочка-почтальонша в лысой заячьей шубке, утеплённой стёганой рабочей жилеткой:

— Вам письмо. — Окинув Алевтину понимающим взглядом, утвердительно сказала: — Я знаю, вы сами прочитаете. А то старикам мне читать приходится.

— Погоди.

Алевтина метнулась в комнату и сунула девочке в сумку карамельку в зелёной завёртке из матросова гостинца.

— А, спасибо, — не удивилась девочка, деловито хлопнув по сумке ладошкой в варежке, — по этажам ходить силы нужны.

Простым карандашом на измятой бумаге из школьной тетрадки муж писал, что жив, здоров, бьёт врага. И снова просил: «Береги дочек».

* * *

Когда Сергей загрузился в Кобоне, время шло к полудню. Потемневшее небо закрылось тучами, дальней стороной сползая на кромку льда, запорошенного тонким слоем снега.

Со стороны Ленинграда по льду пробирался гужевой обоз, на фоне белого снега выглядевший тёмной гусеницей.

Шофёр соседней полуторки, весёлый белорус Василь Голубович поднял вверх большой палец:

— Хороша погодка — самолётам не подняться, значит, домчим без приключений.

В знак согласия Сергей поднял над головой сжатый кулак и двинул вперёд по трассе, пристраиваясь в хвост соседней машины.

Перед выездом первой колонны шофёры автобата устроили небольшой митинг, а после него вышел капитан Порчунов, возглавлявший рейс, и строго напомнил:

— Приказываю держать дистанцию сто пятьдесят — двести метров, дверцы кабин открыты, скорость предельно возможная — сорок пять — пятьдесят километров в час. Самовольная остановка на трассе будет караться по законам военного времени.

Нестроение у всех было приподнятое: хлеб везём!

Лед, толщина которого едва достигла двадцати сантиметров, ощутимо прогибался под весом грузовиков. Ребёнком, Сергей подобным образом возил игрушечную машинку по растянутому льняному полотенцу. Только льняная дорога хоть и ходила ходуном, но машинку держала надёжно и трещинами не разбегалась. Тридцать километров пути — это много или мало? Мало, если ехать по шоссе под мирным небом да по хорошей погодке. И очень много, если под полуторкой трещит тонкий лёд, чёрными провалами зияют полыньи, колёса прокручиваются на гладком льду, а сверху сыплются бомбы и стрекочут пулемётные очереди.

В кармане у Сергея лежали две шоколадки, купленные на Большой земле, — одна для мамы, а вторая для Кати.

Глядя на вехи, вмороженные в лёд по сторонам дороги, Сергей вспомнил о последней встрече с Катей. Пару дней назад он заскочил в казарму МПВО по пути в шофёрскую столовую на Невском проспекте. Ремонтируя машину, он устал до одури и мечтал о тарелке супа, пусть хотя бы и жидкого, с редкими крупинками пшена и кусочками мёрзлой картошки.