Мера бытия

Катя чувствовала, что сейчас как никогда вся армия представляла собой единый молот, который вскоре размахнётся и будет бить и бить в одну цель, расплющивая вражеские армады и разрывая в клочья линии фронта.

«Говорят, что Россия сердится. Россия не сердится, Россия сосредотачивается», — в последнее время Катя часто вспоминала знаменитые слова канцлера Горчакова, разосланные им в депеше по посольствам.

Она так часто думала о наступлении, что ночью ей приснился рукопашный бой. Мелькающие руки, блеск холодного оружия, крики, кровь. Она проснулась в холодном поту и не сразу сообразила, что находится не в окопе, а на территории военной части в старой школе, приспособленной под казарму офицерского состава. В маленьком закутке, выделенном ей старшиной, рядом с койкой стояла табуретка, на которую Катя положила планшет с письмом от Егора Андреевича и Варвары Николаевны. Переписываться с родными разведчикам разрешалось, главное, не указывать, где и кем служишь. Первая весточка полетела в Ленинград вскоре после возвращения с первого задания. Точнее, это были две ласточки, потому что Катя послала два одинаковых письма — Егору Андреевичу и Варваре Николаевне, в расчёте, что если одно затеряется, то другое дойдёт.

Взбив подушку повыше, Катя достала из планшета письмо, просто чтобы ещё раз подержать бумагу, написанную Серёжиной мамой. В письме о Серёже не было ни строчки, значит, он по-прежнему числится пропавшим без вести.

Катя тихонько вздохнула.

Светящаяся стрелка часов показывала три утра. Надо успеть набраться сил, потому что завтра спать не придётся — в ночь вылет. В полученном приказе говорилось, что группе разведки во главе с майором Зубовым и его помощником сержантом-радистом Зайцевой и приданным им охранением из трёх парашютистов-автоматчиков предписывается сразу же после приземления приступить к выполнению задания разведывательного характера. Что делать, в приказе не говорилось, но майор Зубов имел исчерпывающие инструкции.

Прежде майора Зубова Кате довелось видеть лишь однажды — сразу по возвращении от деда.

Он показался ей мрачным и заносчивым. Тогда её потребовали с докладом к начальнику штаба — полковнику с тихим голосом и жёсткими как сталь глазами. Кроме начштаба в кабинете находился пожилой, лысоватый майор среднего роста. Тренируя описание словесного портрета, Катя сумела заметить широкий нос, ершистые брови и резкие морщины, сбегавшие от уголков рта.

При её появлении он встал и, не взглянув, вышел из кабинета.

— С майором Зубовым работать не доводилось? — спросил полковник, и сам себе ответил: — Ничего, всё ещё впереди.

Письмо в руке грело душу тёплым угольком из домашней печи. Катя повернулась на бок и принялась размышлять о предстоящем вылете и о том, что немного обидно не принимать самостоятельных решений, а служить чем-то вроде живого радиопередатчика. Если бы учёные изобрели, к примеру, телефон без проводов, который можно носить с собой, то зачем тогда радисты вообще?

…Вылет был назначен на четыре часа утра. Погода стояла отменная — с лёгким морозцем, украсившим небо яркими звёздами, похожими на застывшие взрывы гранат. Когда шли к самолёту, снег хрустко скрипел под ногами. Впереди майор Зубов, за ним Катя и замыкающие автоматчики. Все в белых маскировочных комбинезонах, за плечами вещмешки, автоматы. У Кати — рация и комплект питания.

После того как штаб дал добро на вылет, Зубов подвёл Катю к бойцам охранения. Одинаково сложенные, они резко отличались по внешнему виду — один белобрысый и очень курносый, а другой чернобровый и черноокий, как девушка.

— Знакомьтесь, сержант Зайцева. Рядовые Мохов и Пидкуймуха.

Чтобы не фыркнуть от смеха, Кате потребовалось усилие. Спрятав усмешку, она пожала им руки и резко отвернулась под тяжёлым взглядом майора Зубова. Ей не хотелось давать майору повод заподозрить себя в легкомыслии: девушка в армии такой же боец, как все остальные, без всяких скидок на женский пол.

В салоне самолёта царил холод, который казался вечным. По мере набора высоты он сгущался, пока не превратился в ледяной нож, вспарывающий лёгкие.

Авиационные двигатели действовали на нервы и давили на барабанные перепонки, плюс машина то и дело ныряла в воздушные ямы. Катя заметила, как на шее Мохова судорожно ходит кадык. Его явно тошнило. Лицо Пидкиймухи хранило замкнутое выражение, не изменившееся даже тогда, когда пилот выкрикнул команду приготовиться к прыжку.

Майор поднял голову и обвёл глазами свою команду. Катя думала, что он сейчас скажет что-то резкое. Но Зубов улыбнулся одним уголком рта:

— В час добрый…

«…да во святой», — автоматически довершила фразу Катя, потому что так всегда их с Олей провожала в школу Олина бабушка.

* * *

Жгут из ветра на секунду подбросил Катю кверху, но почти сразу же её с силой потянуло к земле, маятником качающейся перед глазами. Справа и слева по курсу белели парашюты майора, Мохова и Пидкиймухи, а внизу, в темноте ночи, на шестисотметровую высоту веером поднимались горящие строчки. Миг яркой красоты врезался в память вместе с пониманием, что трассирующие пули летят прямо на них.