Мера бытия

Примерно в таком же оцепенении от ужаса она шла бы на казнь. Она была уверена, что немец, которого звали Курт, застрелит её при попытке к бегству или изнасилует в ближайших кустах, а потом задушит.

Но Курт оказался очень галантным кавалером, и незаметно для себя Оля успокоилась. Рассказывая о себе, она вспоминала слова из уроков немецкого языка, неуклюже коверкала их, а Курт поправлял, смешно изображая из себя школьного учителя.

Оказалось, что обер-лейтенант старше девушки всего на пять лет. Его мама, как и Олина, — домохозяйка, а папа владелец авторемонтной мастерской. Курт сказал, что когда закончится война, он хочет остаться здесь, в Гатчине, завести свой дом, и чтобы дома его ждала прелестная девушка. При этом он так горячо взглянул на Олю, что она забыла не только те немногие немецкие слова, которые знала, но и все русские.

Окончательно покорил её сердце эпизод с бездомным котёнком, которого Курт сунул за пазуху.

С появлением Курта Олина жизнь в оккупации, до того момента бредовая и нереальная, постепенно обрела твёрдую опору. Среди хаоса разрухи и ужаса Курт был спасательным кругом, за который она ухватилась, чтобы не сгинуть в пучине, как пущенный по воде цветочный венок. Теперь, задумываясь о своей жизни, она всё чаще и чаще вспоминала тот венок из ромашек, затянутый в водоворот.

Курт выхлопотал ей освобождение от трудовой повинности, не надо было заботиться о том, что поесть и во что одеться. Исчез страх быть угнанной в Германию или оказаться расстрелянной как заложнице. Всё появлялось само собой, как по мановению волшебной палочки. Курт давал Оле даже деньги на карманные расходы, которые она не тратила, а прятала в жестяную коробочку из-под чая. Однажды в поисках примирения с тёткой Оля протянула ей свою копилку. Спрятав руки под фартук, тётка негодующе отшатнулась:

— Пусть они сгорят в аду, эти марки.

Оля заплакала. Трудно жить, когда тебя не понимают даже самые близкие, а соседи тычут пальцем и не здороваются. С каждым днём Оля отдалялась от них всё дальше и дальше. Ей даже в голову не приходило считать себя предательницей, как кричали вслед дворовые мальчишки. Ну, какая она предательница? Она никому не сделала зла, не обидела, не донесла, не отняла чужого. Просто обстоятельства сложились таким образом, что жизнь повернулась в другую сторону. Не она и не Курт затеяли эту страшную войну, на которой гибнут люди и исчезают целые города.

Где и кем служит Курт, Оля предпочитала не спрашивать. Её утешала мысль, что от него не пахнет порохом и смертью, а шинель всегда чистая, как у любого штабного офицера.

В её воображении фашисты в касках и с автоматами существовали отдельно от Курта. Они летели в гудящих самолётах, сыпавших бомбы на головы женщин и детей, стреляли в солдат Красной армии на фронте, управляли жуткими неповоротливыми танками. А её Курт просто выполнял приказы командования, потому что был военнообязанным.

Будущее Оля старалась не предугадывать, потому что немедленно накатывал дикий, звериный страх, от которого цепенели руки и ноги. Счастливая Катька — она всегда знала, что ей делать.

В доме напротив качнулась занавеска, и из тёмного окна на Олю глянул старик с осунувшимся лицом. Оля встала и медленно пошла по тропинке, клубящейся дымной снежной позёмкой. На душе было темно и пусто, как на дне высохшего колодца. И всё же одна мысль приносила лёгкую отраду: сосредоточенно отмеряя шаги, Оля думала, что правильно поступила, когда не узнала Катю.

* * *

Сергей не знал, зачем их выгнали из бараков в неурочное время и зачем ведут в сторону леса. Их — это колонну из ста военнопленных в плохонькой одежонке.

— Расстреливать? — испуганно спросил остроносый паренёк, которому ещё бы за партой сидеть. Он ищуще заглянул в лицо капитана Ненашева, а потом перевёл взгляд на Сергея.

— Навряд ли, — убедительно сказал Ненашев. — Зачем нас в мороз расстреливать? Земля мёрзлая, трупы не закопаешь. Да и лопат, посмотри, ни у кого нет. С голыми руками гонят.

Пленные привычно построились по пятёркам, втянули головы в плечи, а руки в рукава и зашагали по дороге, плотно укатанной шинами грузовиков. Недавно прошли снегопады, и лес стоял, будто укутанный в мягкий пуховый платок, осыпанный серебряными блёстками. Купаясь в синеве неба, пики елей упрямо торчали вверх зелёными щётками. Сергей поднял голову и глубоко вдохнул морозный воздух, ощущая, как свежесть вытесняет из лёгких лагерную затхлость. В такую погоду хорошо бы покататься на лыжах.

Он поискал глазами конвоиров — их было семеро — и пихнул локтем Ненашева:

— Что скажешь?

Тот выразительно поднял брови:

— Думаю, что мы имеем шанс. Если рвануть врассыпную, то всех застрелить не успеют. Положат человек двадцать-тридцать, а остальные утекут. Да и преследовать по лесу фрицы трусят.

— Надо передать по цепочке.

Не сбавляя шаг, Сергей дёрнул впередиидущего за край ватника:

— Никита, сбежать хочешь?

Он увидел, как спина мужчины напряглась, а уши налились краснотой:

— Сдурел, Серёга? Перещёлкают, как семечки. Да и куда бежать — кругом снег.

Сергей нахмурился:

— Кирка, а ты?