Мера бытия

Увидев, что на них смотрит конвоир, Ненашев торопливо взялся за длинный деревянный ящик с крестом люфтваффе:

— Раз-два, взяли.

* * *

И снова у Кати потянулись дни, изматывающие бездельем и тревогой за деда.

Одна радость — выход в эфир, ради которого всегда протапливалась банька. Баню Катя всегда начинала топить с полудня, чтоб пар выстоялся.

От поленницы за баней было видно остатки старой барской усадьбы, которая стояла на высоком пригорке. Катя называла её про себя стратегической высотой. Видно, при наступлении горушка подвергалась сильным бомбёжкам и усадьба не раз полыхала, пока не обвалилась грудой руин.

Катя выбрала толстое берёзовое полено для растопки и засмотрелась, как над обгоревшим остовом здания кружит стая птиц. Подпрыгнуть бы сейчас, вон хоть с того бревна, что лежит поперёк дороги, потянуться вверх и полететь к Серёже. Нет, лучше сначала разведать позиции немцев, а потом к Серёже.

Она обернулась на шлёпающие шаги за спиной.

Соседка шла медленно, волоча за собой осиновую жердину, чтобы подправить плетень около избы. От натуги её лицо было бордовым, по цвету сливаясь с сатиновым платком на голове. Мужская кацавейка расстёгнута, на ногах опорки от кирзовых солдатских сапог. Уступая дорогу, Катя отшатнулась назад, упершись спиной в поленницу.

Соседка кинула на неё ненавидящий взгляд, от которого Кате стало не по себе.

— Чтоб ты сдохла, крыса фашистская. Живёшь тут в тепле, в сытости. — Резко втянув щёки, соседка вдруг подалась грудью вперёд и смачно плюнула Кате в лицо. — Беги, жалуйся деду. Что стоишь как вкопанная? Небось у него для меня пуля давно приготовлена. Не боюсь! Не боюсь вас, проклятые!

Поскольку руки были заняты дровами, а спина прижималась к поленнице, Катя не могла вытереть мокрую от плевка щёку и не могла развернуться и уйти. Оставалось молча стоять и ждать, когда соседка пойдёт дальше.

— Ненавижу! — Соседкин голос сорвался на фальцет, словно кувшин треснул, а глаза налились слезами. Грузно переступив опорками, она пошатнулась, словно пьяная.

От невозможности ответить у Кати стало горячо в груди. Ах, если бы можно было подбежать, обнять, сказать, что она своя, советская, и хотя бы шепнуть, что наши в Сталинграде наступают и скоро, совсем скоро Красная армия соберёт силы в кулак и растопчет фашистскую гадину.

Чтобы не выдать себя даже взглядом, она уткнула лицо в дрова, до крови оцарапав сучком ухо. Боль ненадолго отвлекла от несправедливой обиды, но ещё целый день Катя мысленно возвращалась к этой сцене и подбирала слова для ответа.

Мама говорила: «Не суди людей по наружности, суди по душе». А как судить, если душа спрятана за внешностью полицая? Трудно разобраться.

На связь с центром они с дедом выходили в восемь вечера, и около семи Катя начала беспокоиться. Дед не шёл и не шёл. Каждые пять минут Катя выбегала на крыльцо и вслушивалась в звуки за калиткой.

Из центра села доносились крики немцев — дед говорил, что там была открыта пивная. Катю передёрнуло от отвращения. Потом прозвучала одиночная автоматная очередь, поддержанная дружным хохотом. Проехала машина. Прохватывая ноги, по сеням сквозил холодный осенний ветер.

Без пяти минут восемь Катя сунула в карман финку, с тоской вспомнив об отобранных дедом гранатах. Она уже почти не сомневалась, что за ней скоро придут, и была готова к сопротивлению.

Скрип телеги и ржание лошади раздались ближе к полуночи. Вскочив на ноги, Катя устремилась к двери, на ходу сбивая половики и задевая стулья.

— Дедушка!

— Шнель, шнель! — отрывисто закричал молодой мужской голос одновременно с ударами ногой в калитку.

Катей овладело каменное спокойствие. Она обвела глазами комнату, остановив взгляд на тёмных ликах икон. При свете лампадки они выглядели торжественно и мрачно.

— Иду!

У калитки по глазам ударил яркий луч фонарика. Она нащупала руками задвижку:

— Битте, битте, герр офицер.

Дед приказывал ей всех фашистов называть офицерами, чтоб подлеститься. Двое немцев нетерпеливо топтались возле телеги, на которой лежало что-то длинное и тёмное.

Один из немцев с силой хлопнул Катю по плечу, так что она едва устояла на ногах. Видимо, это была шутка, потому что фриц коротко всхрапнул, распространяя вокруг себя крепкий чесночный дух, подправленный самогоном. Не похоже, чтобы они пришли с арестом.

Дед часто приводил в дом солдат, чтобы угощать их самогонкой, и сейчас Катя по наитию спросила:

— Шнапс?

— Я, я, шнапс, карошо, — оживились немцы.

Нагнувшись над телегой, они стали стаскивать с неё человеческое тело. Дед!

Между двух спин в шинелях Катя увидела запрокинутую голову с белым лбом и висящие плетями большие руки.

— Дедушка! — помимо воли вскрикнула Катя. Дед на руках немцев глухо застонал.

— Партизанен пух-пух, — объяснил один из немцев.

С пыхтением и ругательствами немцы втащили раненого в дом и положили на кушетку под образа. Тот, что объяснял про партизан, требовательно показал пальцем на стол:

— Шнапс, сало.

— Сейчас, сейчас, — засуетилась Катя.