Мера бытия

Ей вдруг вспомнились две сестрёнки, которых они с Машей перед Новым годом отвезли на эвакопункт. Старшая девочка держала в руках узелок с вещами, а младшая — девчушка лет семи — прижимала к груди картонную коробочку, закутанную в розовое кукольное одеяльце.

— Что у тебя там? — не удержалась и спросила Катя.

Девочка вскинула на неё глаза, большие и голубые, как у пупса в красном.

— Кузя.

Она откинула край одеяльца, приподняла крышку коробочки и показала общипанного попугайчика размером с воробья.

— Это у него от голода перья выпали. Но Света сказала, что потом вырастут новые. Света всё знает. — Девочка посмотрела на сестру. — Главное, что мы не съели Кузю, ведь друзей не едят, правда?

— Правда, — подтвердила Катя, сдерживая дрожь в голосе, потому что семилетняя девочка с полысевшим попугаем в этот момент показалась ей сильнее всей гитлеровской армии вместе взятой.

Теперь сестрёнки давно на Большой земле, а попугай, наверное, успел опериться.

Дойдя до угла почты, Маруся остановила строй и повернулась к девушкам.

— Слушай мою команду! — Она очертила рукой фронт работ. — Наше подразделение отвечает за уборку почтовой территории. Задача ясна?

— Так точно, товарищ командир! — весело закричали сразу несколько человек, и строй девушек рассыпался по двору.

Кате с Машей досталось расчищать смёрзшийся вал нечистот под окнами дома. Канализация давно не работала, и жители выливали отходы прямо из окон.

Кроме них по ледяной горе колотили ломы нескольких женщин из местных. Ими руководил косматый старик, который сидел около жестяного корыта и ждал, когда оно наполнится обломками. Удовлетворившись результатом, старик с кряхтеньем перекидывал через плечо верёвку, привязанную к ручке, и волок корыто в сторону набережной.

— Вода унесёт, — пояснил он Кате на вопрос, куда относить собранные ледяшки.

Когда догребали первую кучу, начался обстрел на Васильевском острове.

— Бабоньки, поднажмём, а то скоро фашист по нашему квадрату ударит, — скомандовал дедок, — смотрите, как комсомольцы на почте лихо работают. Только и успевают сумки с письмами таскать. Сегодня кому-то счастье выпадет.

— А кому-то горе, — глухо возразила женщина рядом с Катей.

Она работала яростнее всех, почти не давая себе отдыха, и выпрямилась только один раз, чтобы заправить под платок прядь волос.

Катя тоже обратила внимание на оживление у почтового отделения. То и дело дверь громко хлопала и по тропинке проходил человек с тугой брезентовой сумкой на ремне.

Не понимая, она спросила, в чём дело, и старичок охотно объяснил, что на почте идёт воскресник по разбору писем.

Так вот оно что! Кате представила, сколько людей получат сегодня долгожданную весточку с фронта, и ей вдруг захотелось тоже получить письмо. Всё равно от кого, но лучше всего от Сергея или от Оли.

Стуча лопатой по спрессованному грязному льду, она стала представлять, как вечером придёт в казарму и дежурная скажет: «Пляши, Ясина, — тебе письмо!»

Впрочем, Оля не знает, куда писать. И снова перед глазами встала дорога, по которой они вместе шли в потоке беженцев, тоскливый Олькин взгляд на прощанье и посылка от исчезнувшей тёти Люды, лежавшая в кожаном саквояже.

Работать закончили уже в потёмках. Чтобы прийти в себя от усталости, Катя уселась на гранитную тумбу и, обращаясь, к Маше сказала:

— Машуня, ты иди, а я должна забежать в одно место. Мне Маруся разрешила на час задержаться.

Но Маша не двигалась с места. Двумя руками она оперлась на лопату, судя по всему приготовившись стоять до победного конца:

— Я с тобой, а то ты едва на ногах держишься.

— Маша, иди, — у Кати не было сил спорить, поэтому она просто встала и пошла прочь, махнув рукой на прощание, — я скоро вернусь, мне отсюда два шага.

В действительности расстояние было неблизким и простиралось на несколько улиц, потому что мама Сергея жила в соседнем районе.

* * *