Меня зовут Космо

Мама и Папа начинают кричать, не обращая ни на кого внимания, и Макс суёт мне свою руку, чтобы я её облизал. Он шевелит пальцами, и я узнаю жест. Он говорит: «Вот он я. Обрати на меня внимание».

Если я что-то и узнал за свои тринадцать лет, так это то, что все заслуживают права быть увиденными.

9

Обычно я веду себя на поводке исключительно хорошо. Вы не можете представить, как приходится сдерживаться, чтобы идти, благородно и спокойно, рядом с вашим человеком, когда вас окружает столько запахов. Но в этой субботе что-то есть — ветер, и трава, и энергия. На парковке местного общественного центра Макс и дядя Реджи, по человеческим обычаям, обмениваются шутками, и меня настолько переполняет их радость, что я изо всех сил тяну за поводок. Бегаю между машин. Гоняюсь за хвостом, пока не запутываюсь в поводке.

— Да что на тебя нашло? — смеётся Макс.

Он наклоняется и приподнимает меня за лапы, освобождая из ловушки.

Дядя Реджи подмигивает.

— Наверное, он в предвкушении.

Мне нравится, что он настолько хорошего обо мне мнения.

Внутри общественный центр пахнет миниатюрными сырными крекерами, которые Макс берёт с собой в школу.

Макс оглядывает фойе.

— Ну, и где оно?

— Я не совсем уверен, — говорит дядя Реджи. — Но собаки нам подскажут.

«Я — всего одна собака», — думаю я, но вскоре понимаю, что он имеет в виду. Я чувствую их запахи. Бигли! Колли! Чихуахуа! В общем и целом чихуахуа — очень самовлюблённые собаки, и подружиться с ними весьма трудно, но я всё равно радуюсь, чувствуя их запах в этом человеческом месте. Я знаю, что в большинство зданий собак не пускают, словно думают, что мы только и делаем, что вынюхиваем подходящее местечко, чтобы присесть и облегчиться. (Я так поступил всего один раз, в магазине с садовыми шлангами и огромными проходами, в которых была насыпана земля. Я был ещё щенком и не смог сдержаться, но совесть потом мучила меня не один год.)

— Сюда, — говорит Макс, следуя на лай и вой. — Звучит как вечеринка.

Я тяну за поводок всё сильнее, уверенный, что за поворотом нас ждёт что-то хорошее. Когда мы заходим в огромную комнату с искусственной травой, я чувствую прилив возбуждения и несколько раз трясу головой, чтобы убедиться, что всё это по-настоящему. Собаки везде, повсюду, виляют хвостами, высовывают языки, обнюхивают друг друга. Это сон? Прекрасный сон?

«Ты их видишь? — спрашиваю я, глядя на Макса. — Ты тоже видишь собак?»

— Ух ты, — говорит он, тоже осознавая происходящее.

И дядя Реджи соглашается:

— В самом деле «ух ты».

Воздух полнится пыхтением, и лаем, и завыванием. Мне очень трудно сосредоточиться на одной собаке за раз. Они сливаются воедино: серые шкуры и чёрные, жёлтые и белые. Одна половина меня очень хочет присоединиться к ним и раствориться в общем вихре, но другая более осторожна. Я жду и наблюдаю.

Вскоре мы слышим визг, перекрывающий весь шум.

— Нудлс!

Женщина в большой соломенной шляпке бросается вслед за корги, которая маленькими прыжками приближается ко мне. Я, в общем-то, не любитель мелких пород, но мне нравятся весёлые собаки. А по тому, как болтается язык во рту Нудлс, сразу видно — у неё чистое сердце. Она врезается в моё колено, криво ухмыляясь, и тут же начинает тыкаться носом мне в живот. Её дыхание пахнет лососем — и, конечно, мне сразу хочется есть.

— Ох, простите, — говорит женщина; её карманы оттопыриваются от теннисных мячей. — Вы, наверное, и подумать не могли, что она быстро бегает, но она очень быстро бегает.

— Не беспокойтесь, — отвечает дядя Реджи и машет рукой. — Она вроде милая.

— Она маленький кошмар, вот кто она. — Женщина недовольно ворчит и пытается схватить поводок, который до сих пор привязан к ошейнику Нудлс и уже успел завязаться узлами. — Нудлс, ты пойдёшь к мамочке?

Нудлс кланяется мне, виляя коротким хкостиком. Её шерсть переливается: белая, рыжая, блестящая. А потом она опять лает и бежит, ещё сильнее запутывая поводок.

— Нудлс! Прекрати! — кричит женщина. — Господи, НУДЛС!

Макс прикрывает рот рукой — насколько я понимаю, чтобы скрыть усмешку.

— Нудлс[5]… — шепчет он, когда женщина отходит подальше.

— Если у меня когда-нибудь появится ещё одна собака, — говорит дядя Реджи, — я назову её Паста. Или Лазанья. Представь, как кричишь на весь парк: «Ко мне, Тортеллини!»

Мы по-доброму смеёмся над этой шуткой — но потом, когда мимо проходит чёрный лабрадор, меня вдруг осеняет: я не совсем понимаю, зачем вообще мы здесь. Мама называла это «клубом». Я пытаюсь вспомнить всё, что знаю о клубах, но всё равно что-то не складывается.

Чёрный лабрадор лает. Он остановился в нескольких хвостах от меня, рядом с ним — человеческий детёныш. Что-то в них напоминает меня и Макса; они тоже выглядят неразлучными. Мальчик приседает, чтобы завязать шнурки, и я с интересом их разглядываю. Я уже довольно давно знаю, что шнурки — это не змеи, но лучше быть осторожнее.

Мальчик смотрит на меня и улыбается.