Мемуары сорокалетнего

Когда весь урожай был собран, законсервирован, пастеризован, заквашен, засолен, разложен по банкам и баночкам и свезен на собственной, за несколько рейсов, машине в город, где занял и встроенный шкаф, и шкаф-холодильник под окном в кухне, и даже часть жилых комнат — банки хранились под письменным столом, под кроватями, в большом ящике, поставленном возле балконной двери, чтобы было попрохладнее, после того как часть банок с вареньем, маринованными огурцами и солеными помидорами была роздана близким и не очень близким знакомым, после того как все богатство было еще раз проинвентаризировано, супруги обнаружили, что и оставшегося им не только не съесть за этот год, но и за следующий. И тогда было решено созвать «на праздник урожая» всех, кому они симпатизировали, сотрудников с их бывших работ. Здесь на затраты не поскупились. К имеющемуся овощному разнообразию прикупили и ветчинки, и колбаски, и водочки хороших сортов и запекли в духовке большую импортную утку с яблоками из собственного сада.

Гости с удовольствием пришли, никто приглашения не отклонил, некоторые явились с цветами и подарками. Гортензия Степановна и Евгений Тарасович демонстрировали стойкий деревенский загар и свои подсохшие в непрерывной физической деятельности фигуры. Гости восхищались неутомимостью хозяев, их внешнему виду, отметили, что «как ни странно, но за год хозяева помолодели и посвежели», а потом все дружно сели за стол.

Гортензия Степановна за столом хотела бы продолжить рассказы о своих сельских победах, сообщить всем свои тонкие наблюдения над природой, но, выпив довольно чинно две первые рюмочки и закусив хрустящим огурчиком, гости внезапно разбились на две группы по интересам: на телевизионщиков и театральщиков и дружно заговорили о своих городских насущных интересах. Изредка телевизионщики и театральщики как стенка на стенку схватывались друг с другом. Театральщики уверяли, что телевидение не искусство, а канал информации, который вдобавок ко всему портит их театральные спектакли, лишая их отдельных острых фрагментов и контактности. Телевизионщики в ответ лицемерно-скромно интересовались гонораром театральщиков, полученным от телевидения, и уверяли, что в век больших скоростей пятиактные дредноуты театра никому не нужны. Ни один здравомыслящий зритель их не выдержит, поэтому купюры в спектаклях необходимы, они-то, телевизионщики, в этом понимают, и одновременно с ехидством задавали вопрос: кто бы, кроме интеллигенции, которая в театры, кстати, перестает ходить, знал бы разных великих, известных и полуизвестных актеров, если бы не телевидение и кино?

В этих спорах приводились новые, неизвестные Гортензии Степановне и Евгению Тарасовичу примеры, звучали имена и фамилии, многие из которых они не знали или только слышали, потому что упомянутые в споре люди в их времена еще только входили в силу, и поэтому сам спор был им неинтересен. Обратили они внимание и на то, что за последний год вошли в свой режим и после одиннадцати часов бражничать и вести разговоры «про умное», как шутили на телевидении, им было уже трудно. В общем, интеллектуального общения с бывшими сослуживцами не получилось, и было решено больше их не звать.

«Праздник урожая» состоялся в самом конце осени. Еще дней пять потребовалось, чтобы привести квартиру в порядок. Вытрясти ковры, сдать порожние бутылки, извлечь сигаретный пепел из горшков с кактусами и приготовить квартиру к зиме.

Зима оказалась для Гортензии Степановны и Евгения Тарасовича трудным испытанием. Осенью телефон еще позванивал, а когда выпал снег, световой день сократился и повеяло на всех гнетущей зимней усталостью, совсем замолчал. Исправно, правда, работал телевизор, но он, как говорится, неконтактен, разве он заменит живое, непосредственное общение? По телевизору они смотрели почти все, но глаза уставали, да и разнесся слух, что долгое спокойное сидение в кресле у телевизора вызывает гипертонию. Была у Евгения Тарасовича мысль завести кошку, но посоветовались, решили, что от нее на мебели остается много шерсти, да и вообще кошка существо гулящее и блудливое.

В этот период Гортензия Степановна стала еще более сумрачной и молчаливой. Евгений Тарасович не знал, как ей помочь, чем занять, компенсировать ее неуемную энергию. Несколько раз он намекал на ее давнишнее желание написать воспоминания, даже вынимал с антресолей папки, в которых у нее хранились афишки вернисажей, разнообразные каталоги с автографами, записочки от художников и копии ее передач. Гортензия Степановна несколько раз скучно их полистала, а потом убрала на старое место. Видимо, с мемуарами у нее что-то не заладилось. А действительно, какие особенные подробности есть в дикторском тексте телевизионных репортажей? Мемуаров из этого не выдавишь. К весне, к дачному сезону, тоже еще рано было готовиться. Супругам, лишившимся жизненного стимула и железной обязательности ритма, которые давала служба, было плохо. Оба искали выхода, чтобы поменять жизнь и обрести в ней какие-нибудь якоря. Придумала Гортензия Степановна.